— Не надо, Вира, все хорошо… — Вновь зашептал Зак, а я нервно оглядывалась, всё яснее осознавая, что наши визитеры скомпрометировали меня так, что отныне меня примет не всякий монастырь
В голове тут же зароились ужасные истории, которые так любили обсуждать по вечерам приставленные ко мне горничные, знающие, казалось всё на свете, кроме того зачем их заставляют коротать часы под моей дверью. — Что, что происходит? — Жалобно всхлипнула я, переводя беспомощный взгляд с Зака на Светоча. Но те молчали, лишь убеждая меня в ужасных подозрениях, которые не смогли развеять, ни слова Зака, ни ласковые, едва ощутимые прикосновения холодных пальцев, упрямо собирающих мои слезы.
— Тише, малышка, тише… — словно ребенка успокаивал меня он. — Мне тоже страшно. Но тебе не о чем тревожиться, мы не позволим случиться ничему плохому. Нужно просто дождаться, когда он уедет и тогда…
— Он не уедет. — Неожиданно вмешался молчавший доселе Светоч, с шумом закрывая ставни на моем окне и оборачиваясь к нам. Прикусил губу, словно решая неразрешимую задачу, пугая меня замкнутым и свирепым выражением красивого лица. Поймал мой затравленный взгляд и улыбнулся грустно и чуть виновато: — Мы испугали тебя, Эльвира? — Спросил он присаживаясь рядом со всё ещё прижимающим меня к себе братом и осторожно промокая моё лицо извлеченным невесть откуда платком.
В нос ударил запах разогретой полуденным зноем земли и ещё какими-то незнакомыми ароматами, а лорд продолжал, тревожно заглядывая мне в лицо:
— Прости, мы не хотели тебя пугать или расстраивать, но…
— Но…тогда зачем всё это? — Излишне эмоционально воскликнула я, перебив беловолосого. — Отпустите меня немедленно и…
Я ожидала, что мои требования будут вновь проигнорированы. Но Зак послушно разжал руки, а его брат продолжал, разом заставив меня забыть и о бегстве, и о желании кликнуть стражу:
— Это была вынужденная мера…
— Мы просто не хотели, чтобы ты пострадала. — Осторожно беря меня за руку и целуя в запястье, виновато вздохнул рыжий граф, вызывая несвойственное мне желание утешить и пожалеть взрослого мужчину, нашкодившим ребенком, взирающим на меня.
— А это вполне могло случиться, попадись ты на глаза той шавке, что прибыла сегодня… — Мрачно вздохнул Светоч.
— Свет! — Отчаянно вскрикнул, вскакивая на ноги. — Что ты… Ты же знаешь, что рано!
— Знаю. — Не стал спорить беловолосый граф, нервно комкая ставший ненужным платок. — Но сейчас куда важнее наши действия, которые, готов поспорить, были истолкованы самым превратным образом. Так что выбора- то особого и нет. А несколько дней ничего не решат, лишь усугубят впечатление от нашего поступка. — Бросив косой взгляд на мечущегося по моей спальне брата, вздохнул он. И продолжил свою непонятную речь, обращаясь уже ко мне: — Видишь ли, милая, человек, прибывший этим утром — настоятель одного из монастырей на севере Лании, известен так же, как один из свирепейших инквизиторов нашего времени и лучший цепной пёс графа Эрвуда. В незапамятные времена, когда эта полубезумная вера в нелепого деревянного божка лишь зарождалась, мир был куда умнее, нежели сейчас. По крайней мере в то время, поклонников тысячеликого почитали за юродивых и подвергали гонениям. К сожалению, тогдашний граф дал им приют и защиту. И за какие-то полвека заболоченная, издыхающая от ползущих с топей лихорадок Лания превратилась в колыбель той безумной веры, что опутала третью часть материка. А графы Эрвуды получили целые выводки цепных кобелей, готовых огнём и железом завоевать расположение своих благодетелей. Судя по летописям, эти идолопоклонники всегда отличались кровожадностью. А среди болот она превратилась в абсолютную безжалостность. Графы, знавшие, что иначе их земли опустеют и придут в упадок без щедрых пожертвований — откупных, что бросают их своре в надежде избежать гонений большинство аристократов, позволяют им творить что угодно, прикрывая самые низменные пороки борьбой за истинную веру. А свора довольно часто атакует ни ведьм и колдунов, но тех, кто вызвал недовольство их господ. Наша семья никогда не одобряла действий Эрвудов. А узнав истинные причины, заставившие графа связаться с тем отребьем, что представляли собой поклонники многоликого — а то была голь перекатная: каторжане и висельники, стремящиеся избежать наказания — и вовсе прекратили всякое общение. За что и подверглись гонениям со стороны быстро разросшегося пустоцвета, который ныне называют единой верой. Прошли века, а Эрвуды всё так же приближают к себе храмовников. И как прежде нынешний граф подсылает их к тем, кто вызвав его недовольство. Как прежде коварен, скользок и увы, обладает достаточным влиянием, чтобы испортить жизнь — такой он, наш кровный враг.
