Нечто подобное я испытывала к своей семье, но никогда доселе не дрожала моя душа от переполняющего её восторга, как трепетала она от взглядов золотисто-карих и лазурных глаз.
— Вира?.. Вира, ты в порядке? — Взволнованно вопрошала сестра, заглядывая в мое побледневшее лицо. Голос её доносился до меня словно издалека, разбиваясь на отдельные звуки, с трудом складывающиеся в знакомые слова.
— Д - да… — Пролепетала я, а в следующий миг меня накрыла милосердная тьма.
Сказавшись больной, следующие три дня я провела в своей комнате. Завернувшись в кружевную шаль, стояла у окна, пытаясь унять бурю, бушевавшую в моей душе. Мне было плохо. Я изнывала от необъяснимой тоски. Душа разрывалась от незнакомых, неведомых прежде чувств. Не находя себе места, я то приникала лицом к стеклу, то начинала метаться по своей комнате. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Сердце то замирало, то пускалось в пляс, будто насмехаясь над тщетными попытками побороть внезапно пробудившиеся чувства.
«Это не правильно… недостойно… предательство своей семьи», — стыдила себя моя милость, но сердце, глупое, неразумное сердце дрожало, разливая болезненную нежность по венам.
Хотелось отбросить прочь тонкое кружево и, миновав коридор, ворваться в их комнаты. Подойти к ним, коснуться, ощутить тепло сильных тел. Я почти не сомневалась в совершенной гладкости обжигающей кожи Светоча, равно как не вызывало сомнений и то, что кожа рыжеволосого графа окажется успокаивающе теплой, бархатистой. Их образы были почти материальны.
Казалось, протяни руку — и пальцы пробегут по золотистым вихрам темноглазого лорда, а я затеряюсь в карих, наполненных светом глазах…
Против воли мысли мои вновь и вновь возвращались к незваным гостям, вспоминая красивые лица, звучные голоса, жесты, движения, мимику.
И сердце дрожало от страха и нежности.
За окном хмурилось небо, затянутое серой пеленой туч, а мне больше всего на свете хотелось сказать миру, что у беловолосого лорда самая чудесная в мире улыбка. Наверное, состояние моё в эти дни как никогда приблизилось к безумию. Впрочем, даже эта участь казалась более завидной, нежели бесконечное метание меж сердцем и долгом. Я знала, я слышала, что они враги, и прибытие их не принесёт ничего кроме горечи и боли. А сердце, неразумное сердце шептало, что не могут причинить вред те, кто наполнил его биение смыслом.
На рассвете четвертого дня, вместе с первыми лучами солнца в комнату беззвучно вошла баронесса Одетта де Элер, и жестом отослав приставленную ко мне служанку, остановилась рядом, положив руку на мое плечо.
