…Така-така-так! Скорее, скорее! Бешеный улак, жгучий азарт старинной, лихой-козлодранья. Ветер отстал, задохнулся в пыли. Бел оскал зубов, мокры бока коней. Скорее, скорее! Свист нагаек, дробь копыт, дрожь земли…
Все оборвалось. Чуть движутся пальцы дойриста, рождая легчайшие звуки, — то ли ручей разговаривает со своими камешками, то ли девочки, собравшись в кружок, тихо смеются.
…Вот так и она смеялась — Иннур.
В то лето Сарвар ходил за отцом неотступно: — Отпусти! В степь! К деду!
И добился своего.
…Зной. Недвижим воздух. Только ход отары чуть всколыхнул его: «Кур! Кур-рей!»
Трава как раскаленная проволока. На ветке джингиля замерла, застыла синегорлая ящерка… «Кур! Кур!»
Семенят ягнята, потряхивая свислыми ушками. Матки поглядывают на них — беспокойно, родительским взором. Важно ступает козел, вожак стада, и каждый его шаг отмечен звяканьем колокольца на косматой шее. «Кур! Кур-рей!»
Горечь полыни принес ветер. На пригорке воздух плавится и струится, словно сахар в горячей воде. Коршун повис меж землею и небом, высматривает: отара? Или тень облака скользит по степи?
Напрасно он кружит: в отаре Шоди-ата нет больных и припавших на ногу овец, и не мечутся, жалобно стеная, матки, потерявшие ягнят.
«Кур! Кур-рей!» — голос деда летит над степью. И коршун, взмахнув крылами, черной точкой тает в синев?.
В руке деда неизменный таяк, высокий посох из железного дерева-ургая, с загнутым концом, со следами собачьих зубов. «Шагай, шагай, клюка — чабанская нога!» — Шоди-ата легко перекидывает таяк обочь себя. Папаха его, премия колхоза, сшита из лучшего в мире каракуля «сур» — солнце зажигает в нем золотистые искры.
Прищуренный глаз деда лукав: «Эй, чабанский внук, не изжарился еще на степном солнышке?» Сарвар криво и трудно улыбается в ответ: губы его запеклись.
Дед словно не чувствует зноя. Второй чабан, Джума, припрыгивая, едва поспевает за ним.
— У пастуха — четыре глаза! — поучает дед. — Вон, гляди, матка с ягненком забирают левее, чем нужно. Эй, Чернолобый!
Пес, ростом с теленка, бросается вскачь…
…Можно сесть на коня. Вот он, мальчишья бессонница, соловый, цвета топленого молока, с белесоватой гривой и длинным белым хвостом. Ноги в полбабки тоже белые, на лбу проточина — Сарваров конь.
Но дед не велел приучаться — ездить за отарой на коне. Чабану советник — его посох, таяк.
Сарвар зевает украдкой, в рукав. Встали рано. Лежа на боку, стада не выпасешь.
Дед не из тех, кто нежит внучат. Казан чистить, воду доставать из колодца — все Сарвар. «Языком — птицу поймал, а руки не дотянулись», — ворчит дед.
