Это всего лишь хлопнула от ветра створка неплотно закрытого окна.
Рассвет вошел в комнату и в дом хозяином. Потому, наверно, что не было штор на окнах и пусто было в доме.
Вместе с рассветом в спальню вошел и холод. Или холодно ей стало оттого, что разбудил ее этот недобрый страшный сон? И сразу вернулся к ней тот зимний вечер в Дубовском, когда пришедшая к ним в дом Евфалия Николаевна замерла перед висящим над Настиной кроватью ковром.
Она стояла перед ним молча и смотрела на него так, словно это было что-то необычное и даже страшное. И секунды этого странного, мертвого молчания казались бесконечными.
— А ковер этот… с цветами… Откуда он у вас?
Этот внешне такой обычный, такой простой вопрос был задан так трудно, таким взволнованным голосом, что Настя сразу почувствовала недоброе.
В комнате снова наступило молчание, Настя вопросительно посмотрела на деда.
— Ковер? — медленно переспросил дед. — Да он давно тут висит, коврик-то.
И они, Евфалия Николаевна и дед, посмотрели друг на друга долго и пристально. И дед смутился, заволновался, переставил стул, погладил салфетку на Настином столике, потом взглянул на Настю.
А Евфалия Николаевна побледнела, и редкая серебристая седина в ее густых светлых волосах стала сразу очень заметной.
Она стояла посреди комнаты, не говоря ни слова, и молчание это было наполнено каким-то тревожным предчувствием.
— А я вас узнала! — вдруг сказала Евфалия Николаевна, глядя деду в глаза, севшим от волнения голосом. — У вас и теперь лицо такое же… хищное.
Голос ее сорвался на хриплый шепот:
— Это вы тогда зимой, в сорок втором… Этот ковер у меня… за ложку меда… У девчонки, у которой… мать умирала…
«Это она про дедушку?» — удивилась про себя Настя, удивилась как-то спокойно, потому что уж очень нелепым все это ей показалось. И она хотела сказать Евфалии Николаевне, что та с кем-то ее дедушку спутала, но сделать этого не успела.
— Дура! — неожиданно выкрикнул дед грубо. — Дура! Что мне твоя тряпка! Я тебе милостыню тогда подал! Милостыню!
— Спасибо, — тихо, все тем же хриплым шепотом сказала Евфалия Николаевна. — Спасибо…
Она крепко, ладонь в ладонь, сжала руки на груди — то ли поклониться ему хотела, то ли удерживала себя от чего-то. Пыталась удержать. Пыталась и не смогла. Только крепче сжала руки.
— И я знаю о вас все! Предатель!
Слово это прозвучало в тишине спокойной, уютной и тихой Настиной комнаты хлестко, яростно. Ударило по Насте так, что она отшатнулась.
