Кресло и впрямь было удобное.
— Я пришла извиниться, — сказала Евгения Сергеевна.
— Бог с вами, за что же извиняться? Мы, кажется, не ссорились…
— Я плохо подумала о вас.
— Да что ж с того, милая, что вы подумали плохо обо мне? — Анна Францевна оставила в покое карты. — А почему вы должны были обо мне хорошо думать?
— Не знаю, — смутилась Евгения Сергеевна, не ожидавшая такого поворота. — Мне с детства внушали, что о людях нужно думать хорошо, пока не убедишься, что имеешь дело с плохим человеком.
— Знаете, что я вам отвечу на это? Типичная российская интеллигентщина. Думай хорошо, а плохое само себя покажет!.. А в жизни как раз плохое и прячется, маскируется под хорошее. Ох и трудно же вам придется с таким воспитанием, милая.
— Ас вашим? — неожиданно спросила Евгения Сергеевна и даже испугалась своих слов.
— С моим легче. Меня очень многому научили. Да и что такое я? — Анна Францевна как-то изящно, артистически взмахнула белой ручкой. — Я уже прожила. Но главное, — тут она перешла на шепот, — я надеюсь, что про меня все забыли. Забыли, что я еще живу на свете. Когда меня сюда вселили, я никому не дала адреса. Не только старые знакомые, но и родственники не подозревают, что я жива. Меня наверняка считают давно умершей. — Она рассмеялась, и тоже изящно. — Это очень много значит в жизни — покой и неизвестность.
— Неизвестность?.. — переспросила Евгения Сергеевна. Ее-то мучила именно неизвестность.
— Не та неизвестность, о которой думаете вы, — сказала Анна Францевна.
— Но вас могут найти через адресный стол.
— Разумеется, могут. Но не найдут.
— Почему же?
— Все очень просто, милая: потому, что не станут искать. — Анна Францевна улыбнулась, однако это была уже печальная улыбка, улыбка старой женщины, знающей, что такое покой и неизвестность. Она поежилась, плотнее укуталась шалью и тихо молвила: — Се ля ви. — И покивала головой.
Евгения Сергеевна недоуменно посмотрела на нее.
— Такова жизнь, милая. Уж не знаю, как там соотносятся с нею законы Дарвина и Ньютона, а этот безусловно справедлив…
— Вы о чем?
— Каждому — свое, — сказала грустно Анна Францевна. — Меня не трогают, и я счастлив…
— Если это закон, то слишком жестокий, — возразила Евгения Сергеевна. — Какой-то нечеловеческий… Вы же совсем одна, и в этих ужасных условиях…
— Когда речь идет о выживании, трудно надеяться на милосердие. А наши с вами условия не самые худшие, уж поверьте мне.
И она права, со страхом подумала Евгения Сергеевна. Выходит, что в иных обстоятельствах жестокость может обернуться милосердием?.. Неужели мир так и задуман при сотворении?.. Нет, нет, мысленно воскликнула она. Здравый смысл, да и все, что она знала раньше, чему ее учили с детства, — все противилось этому кощунственному выводу, но в нем как будто была и своя логика, и разумность, а оттого становилось вовсе уж не по себе…
