Внутренности Гарри бунтовали. Первые полчаса после ухода Мэрион он просто сидел, вставленный героином, и смотрел телевизор. Он говорил себе, что через пару часов она вернется и все будет отлично, но потом что-то внутри него вдруг стало постепенно сжиматься, а потом раздулось так, что стало трудно дышать и хотелось блевать. Вообще-то он был даже не против физического дискомфорта. Это позволило бы ему отвлечься от мрачных мыслей, которые быстро нагромождались и превращались в образы и слова. Именно в те образы и слова, которые он не хотел бы видеть или слышать. Через час он уже не мог спокойно сидеть на месте. За пять минут он десять раз посмотрел на часы, удивляясь, что прошло так мало времени, и снова переводил взгляд на экран, и тут же снова думая о времени, сомневаясь, что запомнил время правильно, когда последний раз смотрел на часы, и снова смотрел на них, чувствуя злое разочарование из-за того, что времени действительно прошло очень мало, и снова смотрел на экран... Эта бодяга повторялась снова и снова, пока он не вставал переключить канал, раздражаясь еще больше из-за того, что очередная туфта оказывалось еще хуже предыдущей, — таким макаром он пробежал все каналы по нескольку раз, прежде чем решил наконец остановиться на старом фильме. Развалившись на диване, Гарри старался заставить себя не смотреть на часы. Выкурив полкосяка, чтобы успокоить разбушевавшийся желудок, он откинулся назад и как бы неосознанным движением прикрыл часы правой рукой, стараясь сосредоточиться на происходящем на экране, однако это было нереально. Образы и слова, рождаемые его воображением, все глубже проникали в сознание, поэтому он направил все свое внимание на физический дискомфорт, а когда ему показалось, что его сейчас стошнит, он достал пакет с конфетами «Малло-мар» и начал жевать их, глядя в телевизор, стараясь гнать подальше образы, которые, казалось, вот-вот прогрызут дыру в его черепе, вспыхивая в его воображении, а он продолжал распихивать их по углам сознания, но его тошнило все сильнее, и вскоре ему стало по-настоящему хреново от этой бесполезной борьбы, но он продолжал бороться сколько мог, в конце концов он не выдержал и снова посмотрел на часы, а они остановились, и ему страшно захотелось сорвать их с руки и вышвырнуть на хер в окно, хотя он тут же понял, что это, в общем-то, неплохо, потому что наверняка уже намного позже, чем он думал, поэтому он набрал номер справочной, послушал записанный на пленку голос, который раз за разом повторял точное время, и часы были абсолютно точны, и сколько бы он ни ждал, ни слушал, эти сраные стрелки не двигались, хоть ты тресни, и волна горькой печали накрыла его, и он почувствовал рвущиеся наружу слезы. Повесив трубку, он сел на диван и уставился в экран телевизора, по-прежнему словно придавленный стрелками часов, — неважно, пусть они шли медленно, но время было неумолимо, и прошло уже много часов с тех пор, как она ушла, и теперь слова и образы не просто смутно плавали, мягко толкаясь внутри его сознания, но вспыхивали внезапно и резко: Мэрион лежала в постели с каким-то жирным мудаком, который жестко ее трахал, и Гарри стонал, отворачиваясь и дергаясь, проклиная чертов телевизор, переключая каналы в надежде найти что-нибудь, что можно было бы смотреть, повторяя снова и снова, что они всего лишь пошли поужинать и что нельзя вот так просто одолжить денег и свалить, нужно сидеть, есть, пить вино, и трепаться, и улыбаться, и сосать его — да что это, бля, за передача, на хер? И он снова крутил диск телефона, не в состоянии более отмахнуться от образа накачанного парня, сующего в нее свой член. Он напрягал все свое воображение, пытаясь «одеть» их и запихнуть в интерьеры ресторана, где они должны были сидеть и пить кофе, однако ему не удавалось удержать этот образ и минуты, а если и удавалось, то он слышал тоненький голосок на заднем плане:
