Таков был Меч, пока он дремал вне дела.
Но Он оживал… В знойном вихре битвы бронза теряла оттенки. Наливалась черным и белым… Красота Его бесконечно ширилась, переходя порог возможного (для человека), и обращалась ужасом непостижимого – для человека. И даже незрячему невыносим тогда был Его облик. И лишь разум Хранителя – избранника Меча – мог устоять перед столь великим потрясением… Ножны. Ножны – они, просыпаясь, разбегались в стороны четырьмя ажурными лепестками. Уплотняясь преображались, обращаясь двумя парами (черный и белый) лучей Его сияющей гарды, и обнажая этим своим движением ослепительное тело Меча, – Его Клинок.
Клинок. В толщину – волос. Тоньше волоса. Плоскость в два измерения – третье терялось, сходило на нет, исчезало... и вновь рождалось бесконечностью, при взгляде в неизмеримые глубины Клинка.
Тьма и свет. Два цвета неистовой первородной чистоты – каждый, безраздельно владея лишь одной, от лезвия и до лезвия, стороной Клинка – вырывались, не смешиваясь, вовне неземным нереальным сиянием…
И главное. Ценой добровольно отданной жизни – и только так – немногие избранники жертвователя обретали… выкупали, выторговывали КРУПИЦУ вечного знания.
Смерть? Достаточно прикасновения к обнаженному Клинку: и светлая Его сторона – обладание любым сокровищем, истинного для этого мира, знания; темная – познаешь самого себя и все принадлежащие тебе радости и печали… Все рождения с начала времен: счастье и горечь, подвиги и преступления, бесчестье и слава, и потери… потери, потери – жестокое знание, и неверное, колеблющееся, не принадлежащее времени; та жизнь? эта? третья? четвертая? – все изорвано, все смешано, и большее рассеяно по ветру клочьями.
Так просто: любая тайна – не тайна, успевай лишь кормить чудовище живыми сердцами. И рос, наливался весом, с каждой новой смертью, тот неприметный белый камушек, в нужде обращаясь маленьким Солнцем, питающим своим жарким светом силы Хранителя.
Пропасть!
Всадник очнулся. Но поздно. Слишком нелегок был путь из глубин памяти в действительность…
Его конь, давно, казалось, уставший сопротивляться, и теперь недоверчиво, но притихший, смирившийся: его конь вдруг испуганно вспрянул, затрепетал, и неистово прыгнул вперед! И рухнул вниз! Вниз, вниз – сквозь тонкий трепет искажений; сквозь туман, оставляя вослед в нем широкую чистую рану… И вонзились в придонную мглу, расплескивая врозь ее вязкие липкие клочья.
Человек. Ослабев от боли в изломанном диким ударом теле, он сумел взять с собой в забытье – предсмертное забытье – единственную подлинную для себя драгоценность. Человек: судорожно сжимая руками эфес Меча, он вывалился из седла. Упал на Мглу, принявшую его тело на себя жестко – как камень, и следом, вдруг, разом смягчившуюся. Теперь уже он не падал – медленно тонул, лениво поглощаемый расступающейся под ним Мглой.
