Франц сразу узнал Карла. Всего два дня назад они приятно провели время, шагая из Ландсбергской крепости на поезд. Оба были в восторге от прелестного маленького городка в стиле барокко, раскинувшегося на лесистых берегах реки Лех, и оба единодушно осудили возмутительное творение Губерта Геркомера «Mutter-Turm»[21]. Но лишь только они сели в поезд, малый этот уже ни о чем, кроме Гитлера, не мог говорить. И как они с Гитлером близки — точно два боба в стручке, — и как Гитлер ценит его, Карла, советы. Когда они подъехали к станции Кауферинг, он до того надоел Францу, что тот пересел в другой вагон.
Однако поначалу из Карла трудно было что-либо вытянуть.
— Никакой нацистской партии не существует: вы же прекрасно знаете, что решением суда она распущена, — угрюмо заявил он и умолк, кусая ногти.
— Так-то оно так. Ну, а эта новая группа «Nazionalsozialistische Deutsche Freiheits-Bewegung»[22], столь удачно прошедшая на весенних выборах, — разве всем не ясно, что это одно и то же? Старое нацистское ядро, накрепко спаянное, кстати, узами, которые, как ни странно, выковало для них неблагоприятное стечение обстоятельств!
Эта фраза задела Карла за живое.
— Нечего сказать, «накрепко спаянное»! — воскликнул он. — Да они дерутся, как дикие кошки. — И из предосторожности добавил: — Я вовсе не выдаю никаких секретов: вся беда в том, что это происходит у всех на глазах!
— Я слышал, будто Розенберг грозит подать в суд на Штрейхера и Эссера за диффамацию, — сказал Рейнхольд. — А на чьей вы стороне во всех этих играх?
Карл суховато поджал губы.
— Дело тут не в разных сторонах, а в разных уровнях. Розенберг — возвышенный мыслитель: он вместе со Штрассером и Ремом отстаивает высочайшие идеалы нацизма. А Штрейхер и Эссер — это чудовища, калибаны, недочеловеки, им обоим надо дать пинка под зад и выставить из нашего движения, — такого дать пинка, чтоб почувствовали, другого языка они не понимают.
И Карл одним духом допил свой стакан, а Рейнхольд шепнул Францу:
— Но Штрейхер с Эссером… Заметьте: у них ведь тоже сапоги с металлическими подковками. — И уже громко продолжал, обращаясь к Карлу: — Должно быть, это ужасно для таких приличных людей, как вы и Розенберг, — ведь вы оба интеллигентнейшие люди! — общаться со сбродом вроде Штрейхера и Эссера… Кстати, — как бы невзначай добавил он, — мне сказали, что беднягу Геринга уже сбросили со счетов! С чего бы это? Правда, страдальца Геринга вывела из строя его рана: он ведь лечится сейчас где-то за границей? — (В противоположность Эссеру и Штрейхеру, которые сидят тут на месте, подумал он, но не произнес этого вслух.) — Но что же натворил Красавчик?
