Мне рассказывали, что до года я сильно болела, и два раза чуть не умерла. Во время болезней, и ещё некоторое время после них, я мёртвой хваткой держалась за маму. Спустить меня с рук было невозможно. Я не давалась людям в белых халатах, отбрыкиваясь от них, как от смерти. И тогда мне кололи уколы в задницу прямо у мамы на руках. Было больно, я орала и извивалась как червяк. Ничего не помню о том времени, а вот память об уколах жива… Когда Ма говорила мне об этой истории, она выражала недовольство, словно искала корни моих недостатков в прошлом. Хотя причина хватки за материнскую шею до двух лет очевидна — в больничке это был единственный шанс избежать уколов по пять раз в день. А потом страх не отпускал меня какое-то время. С тех пор у меня в руках появилась такая сила, что ни один фотограф не мог отобрать у меня мишку или куклу в фотоателье… Представьте: двое взрослых мужчин тянут меня в одну сторону, а мама за ноги — в противоположную. Я зависаю в воздухе, в позе летящего супермена, но не отпускаю игрушку. Медвежонок начинает трещать по швам, и я ору благим матом, пугая посетителей. Дома, когда я засыпала, игрушки благополучно прятались и относились назад.
Так что вы понимаете… Если я привязывалась к чему-то, или кому-то — то это была очень крепкая привязанность…
Когда мы уже жили на новой квартире, отдельной семьей, я не могла спать днём. Вечером я рано ложилась, утром вставала с первыми лучами солнца. И не спала в обед. Три года всё-таки. При попытках выбраться из кровати с деревянным ограждением, конструкция норовила упасть под моим весом на пол. Перила уже не выдерживали меня, когда я перебрасывала свое тело через них. Один раз я перевернулась и расшиблась о пол: больше рисковать не хотелось. Я звала маму, чтобы она выпустила меня из моего загона. Могла звать ее по полчаса, срываясь на крик, но она не приходила… Учила, значит. Почему взрослые считают, что ломать волю ребенка, подчиняя его себе, означает вос-пи-ты-вать? Например моя мать сама не любила в детстве дневной сон, и никогда не принуждала к этому мою сестру. Почему же она принуждала меня? По отношению к себе я всегда, с самого начала, чувствовала холод. Она не любила играть со мной или проводить время. И не проводила. Обычно детей много целуют и обнимают, но с моей мамой мы редко делали и то и другое. На ней, правда, была вся домашняя работа, в которой я не могла еще ей помогать. Но эта её отчужденность была иного рода.
