— Мне кажется, лучше обойтись без детей. А то всё это уж слишком подозрительно выглядит.
— Разумеется. Я же извращенец. Я обожаю трахать маленьких девочек в присутствии их матерей. Я достойный последователь оберштурмфюрера Ланге. Невольницы у меня долго не живут, посему мне их требуется много. Завтра расскажешь по секрету всем шарфюрерам в округе. — Голос склонившегося над бумагами Штернберга вился и звенел, точно колючая проволока.
— Шеф, ну что вы вот так сразу, я просто предупредил, — огорчился Франц.
— Я не нуждаюсь в твоих предупреждениях. Пиши: Клавье, Жермен, номер десять ноль пять тридцать два…
— Штандартенфюрер Эзау будет очень недоволен тем, что вы делаете.
— Ему плевать, поверь. Пиши: Ионеску, Маргарита, порядковый номер десять девяносто два двенадцать…
— Зато оберштурмбанфюреру Мёльдерсу очень даже не плевать.
— Заткнись и пиши: Стенич, Наталия, номер…
— Виноват, шеф, но я больше ничего не буду печатать, и вам не дам, это же просто-напросто…
— Моя личная блажь, Франц, которая никого не касается. А если ты будешь мне мешать, я переведу тебя на службу в охрану этого санатория, всё понял?
Назавтра, поздним вечером, изнемогший от необходимости выбора, такого преступного перед покорным молчанием тысяч оставленных без внимания карточек, Штернберг отправился взглянуть на заключённую № 110877 (содержавшуюся в камере-одиночке спецблока) — отчасти потому, что ему нужно было как-то отвлечься от сплошь забивших сознание имён целой толпы людей, и отчасти из-за того, что ему действительно было интересно, как там прозябает это маленькое чудовище, на счет которого у него появились кое-какие дельные планы.
Надзиратель, прежде чем отпереть дверь, осторожно заглянул в окошечко, затем дал посмотреть Штернбергу. Ярчайший свет лупил покрашенным охристой масляной краской стенам и не оставлял и следа теней на вмурованной в стену койке, к которой толстой цепью было приковано лежащее на ней существо.
— Можно подумать, у вас там не девчонка, а взбесившийся бык, — неестественно усмехнулся Штернберг.
— Да по мне, уж лучше с бешеным быком иметь дело, — проворчал надзиратель. — Эта сучка уже пришила тут одного олуха. Вытаращилась на него эдак злобно — и всё. Никогда я раньше такого не видал. Сущий дьявол. И ещё царапается, как кошка. Давно б её в расход пустил, кабы не особый приказ герра коменданта. Вы поосторожней с ней, штурмбанфюрер.
— Я знаю, что делаю, Открывайте живее.
Узница не пошевелилась, когда Штернберг вошёл в камеру. Заключённая лежала на спине, лицом к стене. Руки скованы, голову покрывает чёрная короста свежих ран.
