- Все так, Садияр! Слушать тебя одно удовольствие! Но почему, скажи на милость, этот сумасшедший - ангел, а я, образованный, грамотный архитектор, потомственный дворянин, потомок князя Корха, наследника прусских королей грешник!
- Я не сказал, что ты, лично ты - грешник! Хотя, если хорошенько покопаться, то много чего можно там в душе найти, - смеясь успокоил своего друга Садияр, - просто, я говорю, что нам еще предстоит отвечать за свои поступки перед высшим судом и доказывать свою невиновность, а Гурбан уже получил свой пропуск в Рай. И причем давно. Так что еще неизвестно, кто в конечном счете выиграл!
Разговор этот, состоявшийся в первые дни приезда господина Корха в Сеидли, сильно запал в его душу. Алексей Федорович Корх, архитектор и художник, приехавший погостить к своему другу Садияру, после очередного обильного застолья вдруг превратился в подрядчика, взявшегося по просьбе Садияра за строительство его нового дома.
После того разговора Алексей Федорович изменил свое отношение ко многому и многим, особенно к сумасшедшему Гурбану. Все заметили, что в последнее время "Урус Саша" каждый раз подзывал его к себе, часто дарил ему разные безделушки, то расческу, то медную пуговицу с вытисненным на ней орлом, то губную гармошку, которая особенно понравилась Гурбану. Он теперь почти всегда дул в нее, уже наигрывая знакомые мелодии. И дети уже не смеялись над ним, а затаив дыхание, следили за его игрой. Они теперь даже заискивали перед ним, принося ему из дома что-то вкусное в надежде, что Дали Гурбан позволит им подержать в руках этот волшебный инструмент, не говоря уже о том, чтоб поиграть на нем.
Глава тринадцатая.
Солнце еще только вставало из-за склона горы, и по тому, каким чистым было небо, без единого облачка, и тысячи ароматов цветов и трав, смешавшись, пьянили людей и птиц, день обещал быть жарким. Закончив последние приготовления, Садияр дал команду, и повозки с божьего соизволения тронулись в путь. Часто потом Садияр вспоминал этот день, и бессильная злоба наполняла его сердце и сильнее стучала она в груди, но только стонал он от душевной боли, и только по ночам, вдали от людских глаз, давал он волю своим слезам и рыдал в голос за закрытыми дверьми.
Шел 1910 год. С границ Османской империи шли разные слухи. Не спокойно было там, но далеко было все это от мирного Сеидли. Не послушался Садияр совета своих друзей, отказавшихся в том году от выезда на яйлаги у озера Гейча и решивших поднять свои отары овец не в горы Дилиджана, а совсем в другую сторону, в горы Большого Кавказа, хоть и далеко это от родных мест.
