В-третьих, если кто решит ограбить мою квартиру, он, скорее всего, пойдет на дело под прикрытием дня.
Квартира моя неприступна — грабить ее ночью по меньшей мере неудобно, а точнее, чрезвычайно опасно. Ни один грабитель, будь он даже малограмотным новичком-самоучкой, не станет ползать по хлипкой черепице, волоча за собой семиметровую лестницу, которую придется потом перекидывать через зазор между крышами на пятнадцатиметровой высоте и как-то по ней ползти, — и все ради нескольких безделушек, пары-тройки наручных часов и телевизора.
Нет, нормальный грабитель придет днем, под предлогом, что ему нужно снять показания счетчика, провести перепись населения, обновить медицинскую страховку, проверить состояние здания. Даже в этом случае ему придется нелегко: надо будет как-то преодолеть двор, миновать бдительную синьору Праску, которая работает консьержкой еще с довоенных времен и давно выучила все эти приемчики, а потом вскрыть дверь в мою квартиру. Она заперта на два мощных врезных замка и сделана из досок трехсантиметровой толщины. С внутренней стороны я прибил семь пластин калиброванной стали.
Обычный взломщик так и так зря потеряет время. Часы я обычно ношу на руке, растительное существование созерцателя дурацких викторин и буферов миланских домохозяек — это не мое, поэтому у меня нет телевизора, у меня есть только проигрыватель компакт-дисков и транзисторный радиоприемник, а эти вещи не в цене среди итальянских Фейгинов.
Я боюсь другого — более искушенного взломщика. Он не станет похищать у меня никаких материальных ценностей. Он придет за знанием, знанием, которое можно перепродать выгоднее, чем ворованную брошку или «ролекс ойстер». Далеко не каждому в наше время нужны дорогие часы, но все гоняются за информацией.
В-четвертых, днем в квартире очень хорошо. В окна задувает легкий ветерок, солнце неуклонно движется по плиткам пола, исчезает, снова заглядывает внутрь через окна в противоположной стене. Кровельные черепицы потрескивают на жаре, по подоконникам бегают ящерки. Ласточки перекликаются и попискивают в гнездах под застрехой, с акробатической точностью влетая в свои круглые глиняные жилища, будто скользя по невидимой проволоке. Окрестности меняются с изменением света: рассветный туман, пронзительный утренний свет, полуденная и послеполуденная дымка, алая пелена заката, первые проблески огней в горных деревушках.
В глубине души я романтик. Я этого не отрицаю. С моим пристрастием к причудливому, с моим преклонением перед точностью, с моим вниманием к деталям и любовью к природе я мог бы стать поэтом, одним из негласных законодателей мира. Я, конечно же, и так негласный законодатель, но после окончания школы я не написал ни единой строчки. Хотя мои достижения несколько раз получили огласку, настоящее мое имя так и не было раскрыто.
