Третий появляется у меня исключительно для того, чтобы выхлестнуть порцию непоколебимо-левацких суждений по поводу двух-трех областей человеческой деятельности; обычно это поликлиника, экономика и культура. Он прекрасно знает, что я не разделяю и никогда не разделю всех без исключения взглядов, когда-либо его посещавших. Он знает также, что не стану я с ним спорить - себе дороже, - потому, вырыгнув толику матюгов в адрес как Политбюро, так и самых наинеформальнейших объединений, он спокойно уходит спать. Или совсем уходит. Он - самый милый из всех моих гостей. Мы занимаем друг у друга деньги, что соединяет нас крепче, чем разъединяет разница во взглядах на то или иное всесветно популярное лицо.
Четвертый ищет жалости. Он биолог, он знает все внешние преимущества принадлежности к человеческому роду, знает и всю сугубость пороков, свойственных лишь роду человеческому и никакому более, он чувствует - на этих основаниях - свою ответственность, именно ответственность представителя упомянутого рода за упомянутый род... он всегда чисто выбрит, хорошо подстрижен и никогда, прости господи, не чешется в разговоре, чего обо всех остальных (в том числе и обо мне) не скажешь. Это во-первых. Во-вторых, он достиг в своей биологической науке успехов весьма существенных в условиях нашего околотка, чего, опять же, не скажешь обо мне. Но есть нечто, заглушающее и "во-первых" и "во-вторых". Он целеустремленно, упорно, упрямо, нудно, назойливо ищет жалости. А так как и сам он не в состоянии толком очертить круг вопросов, по которым его следует жалеть, то общение с ним подобно сотой подряд попытке надуть рваный надувной (то есть уже ненадувной) шарик и особо невыносимо, думаю, как раз мне - человеку, жалеть совершенно не умеющему, не желающему и в принципе не считающему нужным.
Пятый пишет бездарные пьесы. Самая бездарная из них идет уже в десяти театрах (в десяти, если он не врет. Но в трех она идет точно). Остальные пока нигде не идут, но можно надеяться, что в свете неуемной демократизации и они найдут себе постановщиков, скорее всего из тех деятелей, что устраивают спектакли на чердаках и в подвалах. Пьесами своими он горд чрезвычайно, на всех (на меня, ясно, тоже) смотрит свысока, что, в общем, ладно бы, когда 6 не имел он в придачу к драматургическим склонностям страннейшую, на мой взгляд, и очень несценогеничную привычку выковыривать какую-то дрянь из носа, катать из нее шарики и заглатывать оные между глотком чая и табачной затяжкой.
