- Что велиши, княже? - спросил тиун. Дмитрий молчал.
- Татарка-та красна вельми! - крикнули из толпы.
- Вестимо, красна! Вот Некомат-от и возжелал на постель ее поять!
- Любо!
- На постель? Некрещену?
- Затвори пасти! - рявкнул тиун, оберегая Неко-мата.
- Дадено, дадено серебра...
- Некрещену на постель? - еще дивились в толпе. Тут вступил и Серпуховской:
- Верно ли, холоп, что живешь ты с некрещеной?
- Она крещена! - ответил Елизар.
- Иде? Иде крещена? - прохрипел Жмых из-за людей, и ему тотчас вторили подвойские - их кормовое дело:
- Иде, скажи-ка нам! Уж не в Орде ли?
- Не у отца ли Федора? - прищурился тиун, стараясь опорочить беглого полоняника хоть связью с Тверью.
- Нет. Во Твери давно не бывал.
- А в Рязани?
- А в Рязани был, да токмо епископ отец Василий не пожелал крестить.
- Мало посулил?
- Не ведаю, токмо тоболец серебреца давал. Тут и великий князь снова возвысил голос:
- Кому же ты, холоп, руку посеребрил?
- А крестил жену мою и венчал Михаил Коломенской. Иерей! - с каким-то вызовом ответил Елизар и смотрел прямо в лицо великого князя.
Шепот прошелестел по толпе. Злорадно прихлюпывал Жмых. Осклабился какой-то тощий мужик, избитый, должно быть, в начале суда, и вся толпа неспроста присмирела, да оно и понятно: всей Москве ведомо, что молодой великий князь избрал себе в духовные отцы Михаила Коломенского, тоже молодого еще, красавца, книгочея. Это он, Михаил, венчал Дмитрия и Евдокию в Коломне, и слава о нем пошла по Руси: статен, велеречив, голосом крепок, чтец, в писании прилежен и премудр, а что до серебра да злата охоч - то в княжем терему не слышно, ибо говорились речи негожие лишь на папертях средь нищего сброду...
- Тиун Вербов! - строго окликнул Дмитрий.
- Чего велишь, княже?
- Где тот ряд [Ряд - договор], по коему сей холоп запродал себя купцу Некомату? Что молчишь? Есть ряд?
- Ряд не был писан! - воскликнул Елизар.
- А кто станет руку давать на то, что Некомат купил Елизара?
- Темна ночь токмо, княже, - рассветился улыбкой Елизар, а Некомат ел его взором волчьим, брызги взора того попадали и на тиуна Вербова: серебро брал, а суд скривил не в ту сторону.
Дмитрий не стал ждать окончания суда, было и без того много забот.
- Пора нам, брате! - молвил он Серпуховскому. Серпуховской махнул тиуну: суди! Поднялся со стольца и зычно крикнул:
- Коня!
* * *
Сотня великого князя поотстала саженей на сорок - велено было. Братья ехали шагом. Разговор тек неторопливо. Немногословно. Многое у них было позади - и споры за власть, и мелкие стычки из-за порубежных земель, сел и слобод, ссоры из-за беглых и перекупленных людей - все это минуло, и двоюродные братья по совету мудрых старых бояр и митрополита давным-давно примирились и единодушно сошлись на том, что Владимир признает Дмитрия за старшего не только по рождению, но и по власти, а Дмитрий тоже крест целовал на том, что станет чтить брата и во всем с ним совет держать. Больше не портят они крови друг другу, как это было в юности, из-за сел, рыбных ловель или холопов, ибо у каждого своя вотчина и всяк по-своему в ней хозяин, но превыше вотчины возлюбили они свое княжество и радели, и трудились для него, и думы думали о земле своей безраздельно.
