- Суди, суди, я пожду...
Дмитрий подъехал вплотную к помосту, но остался в седле.
Тиун приосанился, откашлялся и прокричал:
- Человек гончарной сотни Микита Черепок! Иде ты?
- Тута! - выжался из толпы невысокий, в чистой рубахе гончар, ладно подстриженный, в новой синей шапке, которую он тотчас стащил и сунул за пазуху.
- Бьешь ли челом на Юрыо Кожемяку?
- Бью.
- Пехал ли он тя на масляной неделе к собе али от себя?
- Пехал.
- Юрья Кожемяка, поди и стань поблизку! Во. Так. Говори суду: по какой вине пехал гончара Микиту?
- Безвинно.
- Почестну отрек ты суду, почестну и дале молви: чем бил того Микиту жердью или пястью?
- Ежели бы я был псковитянин...
- Реки справно! Жердью али пястью?
- Пястью.
- Во. Так... - Тиун покосился на ябедников: пишут. - До малой крови али до великой?
- До малой...
- До великой! - поправил пострадавший. - Носом,
мне ту кровь пустил и срединной перст на деснице выломал!
- Так ли, холоп Юрья? - Тиун выставил бороду вперед, откинул голову и прищурился, будто бил из лука.
- А он мне око перстом тем копал!
Позади о чем-то негромко заговорили князья, и тиун понял: дело ясное, надобно кончать.
- Побитой Микита Черепок! Дабы неповадно было впредь копать тебе очи Кожемяковы - рубль с тебя во Князеву казну да рубль во митрополичью! Юрья Кожемяка! Дабы и тебе неповадно было пясть подымать на соседа свово - рубль с полтиной князю да рубль с полтиной митрополиту!
Князья в это время уже, казалось, обговорили дело и норовили отъехать, оставив суд на тиуна Вербова, но тут тиун прокричал:
- Купец Некомат прозвищем Сурожанин бьет челом князю Володимеру Ондреичу, дабы вернуть собе на двор Елизара Серебряника, бежавша из полону, а ране, во граде Суроже, продавшего себя в холопы обельные... - Тут тиун Вербов простер ладонь к толпе и сладко позвал: - Выйди, Некомате!
Из толпы выступил купец Некомат в богатом легком иноземном платье выплыл лебедем, этаким дьяволом беленым вырядился, князьям самим глаз не отвести. Русского на нем ничего не осталось, вот ведь какие они, сурожане: до самого моря ходят через степи ордынские, и никто их не тронет. Все задарены. Все по ханову указу остерегаются саблю поднять на них или стрелой задеть. Зато и они не оставляют благодетелей: дары шлют то сотникам, то темникам, а раз в год и хану воедино складывают серебро да заморские диковины. Не внакладе, сердечные! В дальних землях и на своих торгах втридорога выгребают за всякие безделицы. Губку морскую - плевый товар, а нахвалили по всей Руси, и теперь не только князья и бояре, а и черные люди на Москве без той губки в мыльню вроде как идти не смеют... Да что там губка! Ткани, оружие, золотые да серебряные поделки, всякую прянь благовонную для медов сладких да печива возами везут, а продают, наперстком за великую цену. Ох, сурожские купцы-дальне-ходцы! На злате едят, на серебре спят и златом же осыпаны. А Некомат этот - вся Москва ведает - из дальних земель девок навез в сундуках с дырьем верченым, дабы не задохнулись, а девки-те оказались не куплены, как водится, а крадены, допрежь того зельем снотворным напоены. По слухам, бояре первостепенные и те в долгах у него ходят - вот он, купец-то!
