Молчал совет боярский. Не решались подтолкнуть великого князя ни ближние бояре и воеводы, ни первостепенные старики, больше всех истомившиеся, ни даже Боброк с Серпуховским не осмеливались нарушить тишину. Дмитрий слышал эту тишину вполуха и рад был, что не шикают, не сморкаются, не ерзают в нетерпении, - и на том спасибо...
- Чего так прискорбны? - вдруг весело спросил он, сам не ожидая, что так легко выйдет из тенет нелегких мыслей. - Молчите... Али князя жалости предали?
Загудела вновь палата, согласно закивали, замахали подолами легких кафтанов, заутирались ими всласть. Чашник Поленин на радостях вбежал, думая, что настал конец необычно длинному, тяжелому сиденью.
- Ну, а землю московскую и всю иную Русь вам не жалко? - вдруг жестко спросил Дмитрий. - Молчите? А не пора ли порассудить так: открестись я от Орды - и быть внове нашествию ордынскому! Полягут дружины, сгинут города, села, погосты, грудной дрянью вос-плачет полон, и матери не оросить слезою сына, мужа, брата... Всех нас рассеет Орда, и так будет во веки веков... покуда мы каждый во свои колодцы глядимся, мним, что - в зерцало, а глядимся во гроб.
Ответную как холодной водой окатило - окостенела. Друг на друга не глядят. С князем взглядом встретиться страшатся. А тот, будто на коня сел, взъярился на весь совет и пошел колоть то одного, то другого, как копьем с размаху, да не подтоком колол - рожном:
- Паленым запахло на Руси, а у вас уж серебро в землю легло, камнем придавлено со молитвою. Уж кони, поди, у многих под седлами выстоялись, бежать на Двину, в Новгород, что богат да белокамен, во Псков своенравный, в Стару Ладогу - велика земля русская, примет. Только и ее пределам конец есть! - Дмитрий снова выждал минуту. Никто - ни звука. - А когда побежите, бояре, меня не забудьте взять с собою. Что глядите? Не рассмехаться мне ныне день выпал, а очей от истины не отводить... Внимай и ты, брате любезный мой: силушки у нас супротив Орды не сметалося во единый стог. И будет так, покуда Тверь волком кидается на Москву, Рязань камень держит за пазухой. Новый город казной кичится да любовь свою меняет - то к Москве главу преклонит, то к Твери, как купец-персиянин в нечистом гареме своем. Хорош и Псков! Он думает, долго проживет на ватагах своих похмельных! А иные города? Где они? С кем они? Очи катают за Днепр и за Волгу, а нас, единоверцев своих, не приметят: слепы. Котята слепы первую неделю, а мы полтораста лет, да не молоко лакаем, а кровь, и не чуем по дикости своей, что кровь та - единородна! Не простится нам та кровь, отольется на этом свете в детях, на том страданиями души нашей...
