Вторая была насмерть сражена огромной сосулькой, свалившейся на ее очаровательную головку аккурат в тот момент, когда она, наверняка, думала обо мне. Третья отравилась газом, когда узнала, что у меня роман с ее матерью…
Только четвертая и пятая умерли, благодарение Господу, своей смертью — одна от удушья: у нее была врожденная грудная жаба, а другая была бы, наверно, жива и сегодня, не выпей она пива, обожала, знаете ли, с утра похмеляться ледяным пивом, ну и простудилась, дура, потом крупозное воспаление легких, и бедняжка сгорела, как свечка.
Шестая же, седьмая, не говоря уже о восьмой, девятой и десятой, кстати, самой моей любимой и последней жене…
— Слава Богу, я думал, вы никогда не остановитесь!..
— …опять принялись за старое — и исправно погибали от несчастных случаев: становились жертвами землетрясений и наводнений, падали в открытые шахты лифтов, попадали по колеса машин… Восьмая умерла весьма забавно: когда я был в командировке, она отправилась в зоопарк, и там ее вместе с любовником проглотила гигантская анаконда, которая выползла из открытой вольеры. Ах, эта извечная российская халатность… Служитель забыл повернуть ключ в замке. Вернувшись в опустевшую квартиру, я оказался в затруднении: не стану же я предавать земле пряжку от ремешка и обручальное кольцо, — все, что вышло из анального отверстия анаконды, — и ставить еще при этом на кладбище надгробную плиту с трогательной эпитафией… И потом, этот внезапный любовник… Какое, однако, коварство с ее стороны…
— А вы, шутник, как я погляжу… Но коньяк у вас!.. Только потому и слушаю вас.
— Чего не наговоришь, чтобы развлечь хорошего собеседника…
Дверь купе поехала в сторону и в проеме опять возникла неприятная физиономия проводника. Я вспомнил, где его видел: у Сталина на совещании. Хмель мгновенно вылетел у меня из головы. А проводник покрутил носом, мол, не нужно ли чего, и исчез, аккуратно закрыв за собой дверь.
— Жизнь, — с пафосом произнес Викжель, — дается, как сказал один очень советский писатель, один раз, и прожить ее надо, как можно быстрее, добавлял уже другой писатель, коротавший время за колючей проволокой, и которого в зоне уважительно звали Хэром. Может быть, оба писателя были по-своему правы. Может быть. Жизнь действительно дается человеку один раз, и нет ничего дороже жизни. Цена жизни не может равняться цене рельсов и шпал, с помощью которых несчастный Павка Корчагин строил свою дорогу в Никуда. А на примере этого фанатика, опасного своей героической преданностью революции, воспитывались поколения русских людей! Из заблуждавшегося безумца — больного человека! — сделали икону. Что же вы молчите, Андрей Андреевич? Почему не спорите?..
