«У нас жарковато, но мы держимся. Скучаю и люблю, целую сто тысяч раз»
От послания до послания Джим жил в тревоге и напряжении, а когда Илидор давал о себе знать, с его души падал тяжёлый камень, но всего на день или два, а потом снова продолжалось ожидание, продолжалась тревога. Один раз сын прислал такую весть:
«Милый папуля, я чуть-чуть поджарился. Не пугайся, скоро буду здоров. Целую тебя и Лейлора. Привет всем остальным, я их тоже люблю».
Это послание привело Джима в такое смятение, что он две ночи не мог спать — всё думал, что означало «чуть-чуть поджарился». Через две недели Илидор сообщил:
«Мои родные, у меня всё в норме. Скоро приеду в отпуск. Всех вас целую и люблю. Папуля, тебя — очень-очень».
«Чуть-чуть поджарился» означало ожоги третьей степени. Дождливым и серым осенним утром Эннкетин убирал со стола после завтрака, когда в доме раздались мелодичные звуки дверного звонка — как будто друг о друга ударялись металлические стерженьки. На экране Эннкетин увидел какого-то офицера в парадном мундире и белых перчатках, но лица его разглядеть не мог: оно было закрыто чем-то вроде маски белого цвета.
— Это я, Эннкетин, впусти меня, — услышал он знакомый голос.
Эннкетин ахнул:
— Господин Илидор, вы?!
— Я, я. Открывай поскорее, а то я здесь вымокну!
Эннкетин был так потрясён, что даже не сразу принял у Илидора его плащ, весь покрытый капельками дождя: его взгляд был прикован к слою какого-то белого материала, покрывавшего лицо Илидора.
— Ой, господин Илидор… Что это с вами?
Губная прорезь маски чуть приметно шевельнулась:
— Не пугайся, Эннкетин. Врачи сделали всё, чтобы я не остался уродом. Надеюсь, когда я сниму маску через десять дней, так оно и будет.
— Ох, бедненький вы мой, — всхлипнул Эннкетин.
— Ну, ну, не так уж всё плохо, — проговорил Илидор, прижимая его к себе. И спросил: — Как у нас дела?
— Всё хорошо, господин Илидор, все здоровы, — поспешил доложить Эннкетин, смахнув слёзы. — Милорд на работе, господа Серино, Дейкин и Дарган разъехались на учёбу, его светлость господин Джим и маленький господин Лейлор дома. А ещё у нас живут двенадцать эанских беженок, сударь.
— Двенадцать? Ещё не так много, — проговорил Илидор. — Я думал, у нас уже полный дом. — Тут он, заметив стоявшего на нижней ступеньке лестницы Джима, шагнул к нему. — Папулечка, милый, здравствуй… Это я. Пожалуйста, не волнуйся!
Джим, бледный, с застывшим в широко раскрытых глазах ужасом смотрел на стройного офицера в парадном мундире и белой маске. Сквозь отверстия маски на Джима смотрели голубые глаза со смелыми искорками — глаза Странника. Сильные руки в белых перчатках крепко обняли его, не дали упасть — совсем как много лет назад, только тогда маска и перчатки были чёрными, и на зеркальном столике стояла банка с отрезанным языком Зиддика. Касаясь дрожащими пальцами белой маски, Джим тонул в синеве смелых глаз, с нежностью смотревших на него, а потом приник губами к ротовой щели маски. Маска была не твёрдая, а эластичная, и губы под нею прижались к губам Джима в ответном порыве нежности.
