Уже не думая, что скажу, постучала в дверь.
— Открыто! — услышала я низкий голос со знакомой интонацией.
Я вошла.
Борис, видимо, готовил ужин. Он обернулся от стола, где что-то резал, и медленно сел на стул. Я продолжала стоять в дверях, не имея сил произнести хоть слово. Мы молча смотрели друг на друга. Я напрасно боялась разочароваться. Конечно, Зилов был далеко не красавец в обычном представлении, но сейчас он пребывал во цвете сил и мужского обаяния. В его облике появились черты, которые мне были неизвестны: твердость, сухость, упрямые складки у губ. Волосы потемнели и перестали виться. Аккуратная голова на стройной шее по-античному согласовалась с широкими плечами и мускулистым торсом, обтянутым тельняшкой.
— Представляешь, колени дрожат, — удивленно сказал Борис и тут же спохватился. — Ты проходи.
И он поднялся и продолжил готовку.
Я сделала несколько шагов, оглядываясь по сторонам. В вагончике царила казарменная чистота. Стол накрыт клеенкой, на окнах жалюзи — явление невиданное для этих краев. В углу гитара, на тумбочке небольшой магнитофон. Я сразу же обратила внимание на полочку с книгами, пробежалась по корешкам. Русская фантастика и хорошее фэнтэзи, в основном. Кровать застелена аккуратно, по-солдатски. Я улыбнулась, опять припомнив Мышлаевского: "Люблю, чтобы дома было уютно, без женщин и детей, как в казарме".
— Я знал, что ты здесь, — снова заговорил Борис. — Даже видел тебя.
— Где? — удивилась я.
— На рынке. Ты меня не заметила.
— Почему же не подошел?
— Зачем?
Действительно, зачем? Мне сразу стало неуютно.
— Я, наверное, не вовремя? Тогда пойду, извини.
Борис так знакомо усмехнулся и ответил, придержав меня за плечи:
— Пальто снимай, чай пить будем.
Сидя на табуретке, я робко наблюдала, как он готовит чай. Мудрёно, с выливанием кипятка и заливанием снова, с долгим настаиванием. В Забайкалье любят крепкий чай, иначе ты не "гуран", так называют коренных забайкальцев. Вообще-то, гуран — это горный козел.
— Тебе помочь? — вежливо поинтересовалась я, чтобы прервать молчание.
— Сиди, — властно скомандовал Зилов.
Из подвесного шкафчика он достал две чашки, сахарницу и коробку с печеньем. На электрической плитке булькала в кастрюле картошка. Борис нарезал колбасу, хлеб и сыр. Наконец, он сел и впервые с момента встречи взглянул мне в глаза. Я таяла под этим взглядом, как масло на горячем блине.
— Сколько лет? — улыбаясь одними глазами, спросил он.
— Четверть века. Столько не живут.
