— Дура! — заорал тот вдогонку. — Истеричка! — и, схватившись за сердце, осел по стене.
Жюли стояла на паперти вечернего «Интуриста». За отчетный период ничего возле него не переменилось ни в атмосфере, ни в публике — разве что прежнего швейцара заменил Равиль в униформе с лампасами и в сивой бороде до пояса и, впуская-выпуская людей, не забывал время от времени скашивать глаз на Жюли.
Лицо ее вдруг озарилось: она заметила в толпе Кузьму Егоровича, направляющегося к ней.
— Ты почему здесь?! — спросил он более чем недовольно. — Кого поджидаешь?! — и стыдливо спрятал за спину букетик цветов.
— Но вас же, Кузьма! — скромно потупилась Жюли.
— Неправда! — уличил Кузьма Егорович. — Ты не могла знать, что я появлюсь здесь!
Какой-то иностранец, заинтересовавшись Кузьмой Егоровичем, щелкнул блицем и тут же был перехвачен Равилем.
— Как же вы могли не появиться здесь, если на этом самом месте вы впервые… признались мне в любви?..
— Слушай, дарагая! Таварищ майор! — прорезал вдруг шумовой фон знакомый голос с сильным восточным акцентом: двое молодых людей тащили к ГАЗику-воронку давнего нашего знакомца в наручниках. Он вырывался, чтобы успеть договорить все что хотел, пока дверца с решеткою не захлопнется: — Миня, канэшно, расстреляют, но на пращанье я должен сказат: как женшина ти мне очен панравилас…
Седовласый, разгоряченный после теннисной партии, вошел в душевую раздевалку, где поджидал его смиренный Кропачев.
— А, Кузьма, — сказал Седовласый. — Как поживаешь? Проблемы?
— Я бы уехал во Францию, а? — робко спросил Кузьма Егорович. — Зачем я вам тут? Только людей от дела отрываете…
Седовласый пристально глянул на Кузьму Егоровича, невозмутимо закончил раздеваться и пошел в душевую.
— Тоже — Троцкий выискался, — буркнул на ходу. — Мы здесь в говне купайся, а он… — и пустил струю.
Кузьма Егорович стоял без вызова, старался только, чтобы вода брызгала на него поменьше.
— Вот ответь мне, — произнес Седовласый, отфыркавшись. — Вот сам бы ты себя, будь на посту, — выпустил? Ну? Выпустил бы или нет?
Кузьма Егорович справедливо понурился.
— То-то же, — резюмировал Седовласый.
— Венчается раба Божия Юлия рабу Божьему Кузьме, — пел батюшка в небольшой церкви, нельзя сказать, чтобы переполненной.
Молодые стояли перед аналоем. Никита держал венец над отцом, Вероника — над матерью. Равиль в одеянии дьякона кадил ладаном.
— Согласен ли ты, — вопросил священник Кузьму Егоровича, — поять в жены рабу Божию Юлию?
