Никакого иного результата эта поездка для него не имела. Правда, несколько дней спустя ему доставили конверт, который он обнаружил в прихожей. В конверт была вложена банкнота, кстати сказать, весьма приличная сумма, которую после некоторых колебаний (кому ее отдать?) он оставил себе. С тех пор он снова и снова находил в своей квартире конверты с небольшими суммами, которые стал воспринимать как своего рода компенсацию за невыплаченные гонорары. Для него, причастного к этой истории, между прочим, было нелегко реконструировать происшедшее по логическим и хронологическим критериям. Пережитое всегда в момент действия им терпение обнаруживало иные акценты, чем некоторое время спустя, когда события прослеживались на расстоянии, воспринимались в режиме повторения и усваивались легче. Например, он еще хорошо помнил, какое борение в его душе вызвал вопрос, что делать с деньгами.
Его гордость (а может, страх?) и воля к самоутверждению вначале подсказывали ему, что сумму следовало бы вернуть. Некоторое время спустя эти деньги лежали преспокойно на кухонной полке, вызывая в нем улыбку, как что-то несущественное и вместе с тем оскорбительное, при том что он с самого начала испытывал потребность положить их себе в карман и потратить по собственной надобности. Это была редкая апокрифическая потребность, которая, как ему казалось, охватила все общество, и он даже предопределил (отказываясь самому себе в этом признаться) своеобразную отполированную до блеска алчность, такую же абстрактную, как и сами наличные. Она отражала, должно быть, мечту о могуществе или мощи, предсказанной каждым в совокупности кредитным билетом. Тогда он как бы из упрямства положил эти деньги себе в карман, сознательно оставил их себе, словно оправдывая это решение следующим образом: «Я забираю эти деньги сейчас, мне это дозволено, они не имеют на меня влияния, я к этому не восприимчив», — даже если он и не думал, что они оказывали на него серьезное воздействие и что они не могли на него не влиять, только иначе, чем, наверное, предполагалось сверху. Дело в том, что он принял деньги против них, против их намерения охладить его пыл. Но он продемонстрировал им, что не зависит от их денег, равно как и от них самих. Здесь проявились новые признаки того, что впоследствии он воспринимал как собственное умопомешательство. Правда, тогда он еще не понимал: главное не то, чем руководствовался берущий. Суть вопроса заключалась исключительно в том, взял ли он, принял ли эти деньги вообще.
