Суходолов подошел ближе. В гробу лежал молоденький артиллерийский офицер с пулевой раной у виска. Оказывается, вот для кого была вырыта могила.
Отпевал старый священник в темной потрепанной епитрахили, с подтянутым к пуговице подолом, в сандалиях на босу ногу. Голова его горестно тряслась, дрожащий голос тихо, скорбно произносил:
— Со святыми упокой…
Алексей вышел из церкви. Жара спала, но камни мостовой, стены домов источали тепло.
Захотелось пить, а фляга, продырявленная пулей, была пустой. Алексей огляделся. У глухих высоких ворот добротного двухэтажного дома с отчужденно закрытыми ставнями стоял не то болгарин, не то турок.
Богатый халат едва сходился на его огромном животе, а с фиолетовой фески на крупной голове свешивалась длинная кисть. Воловья шея, короткие ноги создавали впечатление еще большей толщины этого человека.
Жечо Цолов вышел постоять у ворот своего дома. Он спокойно посасывал трубку с длинным чубуком, делая вид, что ему безразлично, что происходит вокруг — на улице, в городе. Просто захотелось подышать воздухом, покурить, вот и все.
Но в маленьких, беспокойных глазах Цолова притаился страх.
Кто знает, как отнесутся эти незваные москсецы к той земле, что купил он за бесценок у сбежавшего эфенди? И не научат ли они соседа Конова и других лохмотников-ортакчий[10] не отдавать ему, Жечо, долги?
— Хозяин, — дружелюбно обратился Алексей, — будь ласка, дай испить водицы. — Он показал рукой, словно вливал себе в горло воду из кружки.
Цолов расплылся в угодливой улыбке, сказав по-болгарски:
— Сейчас принесу, — исчез за воротами. Проходивший мимо Ивайло Конов гневно сверкнул глазами в сторону дома Цолова, обнял казака за плечи.
— Ела, сынко, у нас напиисе студена вода… Остави! — махнул он рукой на двор Цолова и повлек за собой казака.
Дорогой говорил о Жечо:
— Турски пес, чорбаджи. Не надо у него. — И представился: — Конов, Ивайло.
На нем серый жилет поверх рубашки с отвернутыми рукавами, широкий матерчатый пояс.
— Алексей, — сказал Суходолов.
Пройдя с полверсты, они вошли в небольшой, опрятный двор Конова.
— Добре дошъл! — радушно развел руки Ивайло.
В углу двора, возле кустов отцветшей сирени, стояло два улья. На плетне висела рыбачья закидушка. Стрекотали кузнечики. Квохтала курица. На веревке сушились холщовые полотенца.
Изба, обмазанная глиной, покрытая соломой, все же имела привлекательный вид. На второй этаж ее вели крутые ступеньки.
Возле крохотной, под крышей, на тонких столбах-подпорах, хлебопекарни, лежал в тени тутового дерева на шинели тяжело раненный немолодой русский солдат. Обескровленное лицо его было бледно, губы запеклись.
