— Да, я была сукой, была насмешливой дрянью — потому что я так люблю ее.
Дасти, улыбаясь, протянул к ней правую руку.
— Ну вот, мы можем идти.
Она сделала шаг из своего убежища, но остановилась, не в состоянии двигаться дальше.
— Дасти, я не хочу быть Сьюзен.
— Я знаю.
— Я не хочу… зайти так далеко.
— С тобой этого не будет, — пообещал он.
— Я боюсь.
Изменив своему общеизвестному пристрастию к яркой одежде, Марти сегодня обратилась к темной стороне своего гардероба. Черные ботинки, черные джинсы, черный пуловер и черная кожаная куртка. В своем одеянии она походила на байкера, собравшегося на похороны товарища. В этом строгом облачении она должна была производить впечатление жесткой, твердой и грозной, как сама ночь. Но вместо этого она казалась такой же эфемерной, как тень, съеживающаяся и тающая под лучами безжалостного солнца.
— Я боюсь, — повторила она.
Сейчас было время для правды, а не для шуток, и Дасти признался:
— Я тоже.
Преодолевая страх перед обнаружившимся смертоносным потенциалом, она взяла его за руку. Ее пальцы были совершенно ледяными, но прикосновение было прогрессом.
— Я должна позвонить Сьюзен, — сказала она. — Она ожидала моего звонка еще вчера вечером.
— Мы позвоним ей из автомобиля.
На протяжении всего пути из квартиры по общему вестибюлю, вниз по лестнице, через небольшой холл, где Скит на ярлыке своего почтового ящика зачеркнул «Колфилд» и карандашом написал «Фарнер», и на улицу. Дасти чувствовал, как рука Марти согревается в его ладони, и осмелился подумать, что сможет спасти ее.
Садовник, спозаранку вышедший на работу, увязывал в кусок мешковины остриженные ветви живой изгороди. Красивый молодой испанец с глазами, черными, как кротовая шубка, улыбнулся и кивнул им.
На лужайке рядом с ним лежали небольшие садовые ножницы и огромный двуручный секатор.
При виде лезвий Марти издала сдавленный крик. Выдернув руку у Дасти, она побежала, но не к этим мирным орудиям, которые превращались в ее воображении в оружие убийства, а прочь от них, к красному «Сатурну», стоявшему у тротуара.
— Disputa? — сочувственно поинтересовался у Дасти садовник, как будто у него самого был прискорбно обширный опыт споров с женщинами.
— Infinidad, — ответил Дасти, торопливо проходя мимо, и уже совсем подошел к автомобилю, когда до него дошло, что вместо слова «enfermedad», означающего «болезнь», он сказал «бесконечность».
Садовник смотрел ему вслед и не хмурился в замешательстве, но торжественно кивал, как будто за ошибкой Дасти в выборе слова скрывалась невероятная глубина.
