После паузы, за время которой Дасти быстро просмотрел стопку журналов — в ней не оказалось изданий, выпущенных хоть какой-то более отвратительной сектой, чем издательская компания «Тайм-Уорнер», он ответил:
— Я расскажу тебе потом. Сейчас у нас нет времени.
— Ты просто невыносим.
— Я просто настоящий подарок, — возразил Дасти. Оставив книги и журналы в покое, он отправился в маленькую кухню.
— Не оставляй меня здесь одну, — со слезами в голосе попросила Марти.
— Тогда пойдем со мной.
— Ни в коем случае! — воскликнула она, очевидно, думая о ножах, вилках, скалках и прочих тяжелых предметах. — Ни в коем случае! Это же кухня.
— Я не собираюсь просить тебя готовить.
Кухня, объединенная со столовой, имела двери, которые широко раскрывались в гостиную, как это принято в Калифорнии; поэтому Марти вполне могла видеть, как ее муж выдвигает ящики и распахивает двери шкафов.
Где-то с полминуты она стояла молча, но, когда заговорила, ее голос дрожал:
— Дасти, я совсем плохая.
— Для меня, детка, ты все время становишься лучше и лучше.
— Я понимаю. Но говорю серьезно. Я уже на самой грани и вот-вот сорвусь.
Среди тарелок и кастрюль Дасти не нашел никаких свидетельств деятельности изуверской секты. Никаких перстней со зловещей символикой. Никаких брошюр по поводу того, что в ближайшие дни разразится Армагеддон. Никаких руководств, как опознать Антихриста, если столкнешься с ним во время прогулки в парке.
— Что ты там делаешь? — опять спросила Марти.
— Разбиваю себе сердце. Так что тебе не Нужно будет этим заниматься
— Ты ублюдок.
— Каким я был, таким я и остался, — провозгласил Дасти, возвращаясь в гостиную.
— Ты бессердечный, — пожаловалась Марти. Черты ее бледного лица исказил гнев.
— Я просто ледяной, — согласился он.
— Да, именно это я и хотела сказать.
— Настоящий снежный человек.
— Ты приводишь меня в такую ярость!
— А ты делаешь меня таким счастливым, — возразил Дасти.
Гневное выражение на ее лице сменилось изумленным, а глаза широко раскрылись.
— Ты — моя Марти, — неожиданно сказала Марти.
— Это звучит не так, как другие оскорбления.
— А я — твоя Сьюзен.
— О, только не это. Ведь нам придется сменить все наши полотенца с вышитыми монограммами.
— Целый год я обращалась с нею так же, как ты сейчас обращаешься со мной. Старалась развлекать ее, постоянно подкалывала, чтобы вывести из состояния жалости к себе, пыталась поддержать ее дух.
— Ты ведь была настоящей злобной сукой, да?
Марти рассмеялась. Ее смех, дрожащий, готовый вот-вот перейти в рыдание, напоминал смех в опере, когда трагическая героиня испускает колоратурную трель, без остановки переходящую в дрожащее контральто отчаяния.
