Серёга, не выдержав, фыркнул, но смолчал. Трепись, мол, дальше, мешать не буду.
Все, кроме отказавшегося Владимира, закурили. За всё время рассказа Ивана Ивановича он один не проронил ни слова, только счастливо и безмятежно улыбался, как никогда прежде, нисколько не тяготясь сверхминимальным сервисом и чемоданным интерьером. Всё в мире сосредоточилось здесь, вокруг четверых, спаянных мимолётной дружбой, заквашенной на водке, и, конечно, байкой. А она требовала не столько хорошего сюжета, сколько хорошего рассказчика и подыгрывающих участливых слушателей, знающих, когда подначить рассказчика собственной интересной добавкой к сюжету, когда предостеречь от завихрений ядовито-насмешливой репликой, а когда и поощрить удивлением, восклицанием за весёлый или особенно крутой выверт. Владимир не готов был к этой роли, у него практически не было репетиций, и он пока ещё не понимал законов игры каждого, хотя они были очень просты – полное доверие друг к другу. Он только подспудно это чувствовал и потому впервые за много лет находился в состоянии полнейшего душевного комфорта.
- Поднял, - продолжал тем временем свой трёп русый, - чтобы хорошенько всадить, а я, омертвев, думаю: «Всё, от одного козла ушёл, от второго – не уйти, проткнёт не жопу, а чего-нито получше». А он замедлил руку на взлёте, да как закричит на Настьку: «Фу, набздела, курва, на весь сарай, пошла отсель, говорю!». Настька вилы у него вырывает, смеётся в слёзы, поняла, откуда вонь, и удержаться не может. Мне, может, последние минуты жизни отсчитываются, тут не только обсерешься, а и умом рехнёшься, а она, стерва, ржёт вместо того, чтобы защитить своим телом полюбовника.
- Как командира, - уточнил Серёга.
- Все они так, - посетовал многоопытный Витёк. – Моя тож: придёшь на взводе – сразу кулаки в ход. Нет, чтоб понять, поднести укрепляющего.
- Так она тебе и подносит, - защитил жену Витька Серёга. – Завтра опять с фингалом припрёшь.
На это замечание Витёк ничем не смог ответить, только тяжело вздохнул.
- Неужто впрямь обделался? – вернулся Серёга к рассказу Иваныча.
- Не, - успокоил тот его. – Под шумок пощупал я задницу – сухо, только стравил. Настька Левонтию говорит: «Не я это, балда безмудая, а козёл, вон стоит рядом». Запутывает, значит, муженька. А козёл, облыжный попусту, головой вертает обиженно, мог бы – послал блядину куда следует. И животине не очень-то ндравится быть последней, особливо, когда защититься нечем. «Дай», - наступает Настька, – «я сама кину». Слышу, он отступил, и что-то зазвякало. «Во!» - удивляется – «Поллитруха! Откелева здесь? Ты, что ль, втихаря тянешь, лимонка?» Это он её сразу же, как пришёл с санбатовского фронта, так прозвал. Похожа по виду, уж больно пердильник могучий, только взрыватель давно выдернут.
