Макар Троичанин
Романтические порассказушки
Музыкант
- 1 -
Понурившиеся скалы лениво стряхивали воду, а она снова и снова, пенясь злобой, лезла на чёрные громады и, обессиленная, отступала. Сырая серая мгла окутывала побережье, прятала море. Обеспокоенное, оно давало о себе знать глухим гулом и великанскими шлепками. Тяжёлые волны, мутные от грязи и пены, с грохотом наваливались на каменистый пляж, со злобным шипением добирались до изжёванных водорослей, измусоленной щепы, блестящих створок покинутых раковин, серо-розовых изломанных панцирей крабиков и уползали восвояси, чтобы в новом рывке забраться ещё дальше.
Штормило…
Давно уже не видно под почерневшим песком босых ног, посиневших от холода. Лишь сухие глаза на влажных от тумана лицах жили, напряжённо всматриваясь в серую мглу, стараясь проникнуть взглядом туда, откуда должны были появиться баркасы. Туго крест-накрест повязанные платки одинаково чернели на плечах женщин и детей, больших и маленьких старушек. Туман сделал их выбившиеся из-под платков волосы капельно-седыми.
Нет ничего тяжелее ожидания. Вернутся ли мужья, чтобы накормить детей и ободрить своих подруг, вернутся ли сыновья, чтобы облегчить старость родителей, вернутся ли старшие, чтобы научить жить у моря, чтобы не разорвался круговорот жизни. Собачьи носы внюхиваются в йодистый воздух, и иней бусинками покрывает их шерсть. Они тоже неподвижны. Их жизнь тоже связана с морем. И они тоже умеют ждать. Ждать не только пищи, но и ласки, которые нераздельны.
Там, за белёсой мглой, ревело море, не сдерживаясь, раскатисто и властно. А здесь тонко позванивал туман, торопясь убежать вверх по реке, цепляясь за прибрежный кустарник, да скрипка, неведомо как оказавшаяся в этих мрачных декорациях, тихо грустила в мягком адажио. Вряд ли кто её слышал. Она была всего лишь частью тревожного ожидания, звуками его, вырвавшимися наружу из захолодевших душ. Её хозяин импровизировал. Он играл для всего мира, для себя и для женщин и детей, переполненных тревогой, ожиданьем, болью, всем тем, что мы называем любовью, и боялся взглянуть в их окаменевшие лица и застывшие глаза. Ему нечем было им помочь, и он играл, чтобы не переполнялись сердца невыносимой болью, чтобы хоть немного отвлечь эту боль. Из оборванного обшлага высовывалась почти по локоть бледная худая рука. Покрасневшая тонкая кисть больно обнимала гриф. Полуседая встрёпанная голова припала к деке. Небритая щека царапала скрипку, и та жалобно и тонко пела. Пела о покое, о мягком солнце и ласковом море, о счастье. О том, что нужно ждать и дождаться. Плавная мелодия грациозного менуэта силилась вырваться из нависшего тумана, нежно напрягалась на пиано, потерянно обрывалась в глубоком крещендо, робко иронизировала над своими страхами негромким стаккато. И диссонансом в мелодию врывались редкие крики растревоженных мокрых чаек.
