- А она? – торопит Витёк рассказчика.
- А она ж распалилась, - спокойно объясняет Серёга. – Валит его на себя, раз Иван не смог.
- Шиш, - отверг поклёп на даму Иван Иваныч. – У него – нечем.
- Как?! – тонко вскричал Витёк, испуганно уставившись почти протрезвевшими глазами на русого.
- Больной, что ли? – спросил и Серёга.
- Хуже, - отвечал Иван Иваныч. – Под Кёнигсбергом вылез он, интеллигент вшивый, из окопа за кустик похезать, чин чином умостился, муди свесил, а тут, откуда ни возьмись, прямой наводкой по вонючке – мина: шлёп! Брызги, земля, вонь хуже, чем от Левонтия, осколки веером. Другому бы – каюк, а ему только конец отчиркало.
- Да ты что?! – ужаснулся Витёк.
- Неудобно, - отозвался практичный Серёга. – Как ссать, так штаны сымай, что баба.
- Говорит, и не почувствовал сразу, так ловко срезало, а потом зажгло. Глядь, а вместо мочи кровь льёт, и член рядом валяется. Он его хвать в руку, штаны напялил кое-как и бежать к санинструкторше. Прибежал, просит, чтоб приделала.
- Сам допридумывал? – усёк ложь Серёга.
- А та, - не отвечая на поклёп, дорассказывал Иваныч, - перевязывает и ржёт, удержаться не может. Потом – ей-бо, не вру – девки в санбате надоедали: куда девал? В обмен трёхлитровку спирта давали, а он и не помнит, как потерял, думает, что санинструкторша замылила.
- Запросто, - подтвердил версию Левонтия Витёк. – На палку насадила и шворила себя за милую душу. Никаких тебе ни мужиков, ни детей. И сколько хошь, напрашиваться не надо.
- Врачи и санитарки при нём, не стыдясь, подмывались, а потом, когда зажило, и вовсе при себе оставили, как безопасного. Так безбедно и дожил до победы, хоть и без хрена. А мог бы и голову потерять.
- Лучше бы уж по башке шваркнуло, - выразил своё мнение Витёк.
- Твою-то осколком не пробить, фугас нужен, - определил Серёга. – Что дальше-то, Иваныч? Ты уж залежался там, под сеном.
- Ну, орёт, значит, Левонтий на Настьку, - продолжил свою историю Иван Иванович. – «Иди», - блажит, – «лахудра, отсель, я корове сена наброшу», и вилы берёт.
- Ты ж не видел под сеном, - поддел Серёга.
Иваныч помолчал, вспоминая, как было, не вспомнил и с досадой ответил:
- Сам не пойму, как увидел. Шкурой, наверно, про вилы почувствовал.
- Со страху ещё как почуешь, - защитил рассказчика опытный в этом деле Витёк.
- Да, взял он вилы, - продолжал Иван Иванович, посчитав, что недоразумение по поводу его непонятного виденья исчерпано, - и целит в высокую кучу, где я затаился.
