Разведчик снова остановился у приоткрытой двери, балансируя на широко расставленных ногах.
- Ты, говорят мне, живи у нас, сколько хочешь, мы тебя прокормим, ночью выходить будешь, а лето кончится, ближе к зиме поедешь с нами на юг, в Ташкент или Алма-Ату. Хорошо там, спрашиваю, ни разу не был. Тепло, отвечают. Только местные чурки ловят, к себе отвозят, работать заставляют как батраков, а кормят плохо, всё больше гнилыми фруктами да костями с жидкой кашей. Многие убегают, опять ловят, бьют. Мы ещё не попадались, потому что по одному не ходим, кучей всегда отобьёмся. Всё равно позавидовал я им тогда, но отказался. Говорю, нет, я – назад, должен вернуться к Катрин, ждёт она.
- К кому? – переспросил Владимир, услышав не славянское имя.
- К Катрин, - повторил попутчик. – Из-за неё всё и случилось.
Он подошёл к Владимиру, сел и, глядя в лицо, попросил:
- Я тебе сейчас расскажу, а ты рассуди, в чём моя вина, за что врагом народа сделали?
Вспоминать, наверное, было не очень легко, и разведчик лёг на спину, спрятав лицо в тень верхних нар.
- В конце мая вывели нашу дивизию из Берлина в городок Людендорф. Красивый, дома все каменные, не то, что у нас, крыши черепичные, рамы и двери ровные и выкрашены белой краской, крылечки, газоны, сараюшки и то из камня или кирпича, дворы асфальтированы, улицы – тоже, чистота – как на Красной площади, где, слава богу, побывать в этот раз не удалось. Деревьев и кустов много, огорожены, никто не ломает, коровы не ходят, свиньи не лежат, да что там говорить – живут люди!
Он поднялся.
- Но и их достала война. Многие дома были повреждены, несколько разрушено, но в целом городок или деревушка, не знаю, как по-ихнему, по сравнению с нашими пострадал мало, всё же – камень. Наши деревянные уничтожали не взрывы, а огонь. Был там двухэтажный домик, чудной – в высоту больше, чем в ширину. Как столбик. Танковым снарядом, наверное, вырвало у него снизу угол так, что видна была нижняя комната, если заглянуть в пролом. Стены толстые, кирпичные, потому и не рухнул.
Похоже, в исповеди разведчика наступила кульминация, потому что он заходил быстрее, часто приостанавливался, речь стала отрывистой, он жестикулировал руками, а на лице явственнее проступали попеременно радость и горечь, сменяемые как день и ночь, пока последняя не стала полярной.
- Разведчики мои как-то говорят: «Капитан, там такие две красотки живут, как феи, и одни». Скучища тогда была невероятная. Ничего не делали, спали да пили, что попадалось в чужих погребах. Пошёл я от нечего делать посмотреть, что за цацы сразили моих тёртых парней. Стучусь. Выходит белокурая, вся в локонах, с голубыми глазами, с высокой грудью, в строгом облегающем сером платье. По углам глаз тонкие морщинки, губы бледные, и от них тоже едва приметные лучики, а лоб чистый. Смотрит на меня, ждёт привычно, что потребую, но вижу по глазам – не испугалась, хотя вид-то у меня, сам заметил, наверное, разбойный, самого настоящего азиата: батя с Дона частицу крови турецкой захватил и мне её сполна отдал, а так я – чистокровный русский.
