Капитан прошёл к столу у окна, тоже почти сплошь заваленному мятыми и новыми картонными папками и скоросшивателями с крупными надписями «Личное дело», и подозвал:
- Проходи, садись.
Подойдя, Владимир кое-как уместился на стуле, втиснутом между двумя столами, и внезапно увидел, что вся правая сторона лица капитана, обращённая к окну, с мочкой уха, частью виска и уголками рта и глазницы покрыта безобразными лилово-коричневыми огневыми шрамами.
- Чем это ты так допёк нашего борова? Ты – первый, кому удалось получить запас с первого захода. Поделись секретом.
Все трое смотрели на удачливого офицера с любопытством. А его даже не удивило то, что здешнее прозвище военкома полностью совпадает с его восприятием внешности и внутренней сути подполковника. Судя по едкой реплике капитана, начальника не жаловали открыто. Для Владимира это было необычным. На его родине осуждать или обсуждать шефа было не принято, каким бы тот ни был. Да и словесная несдержанность, как правило, становилась себе дороже, потому что непостижимым образом достигала ушей того, кому никак не предназначалась. Здесь он тоже не собирался откровенничать, понимая, что, несмотря на антагонизм начальника и подчинённых, он, Владимир, в их отношениях всё равно третий лишний, и всегда будет принесён в жертву, как бы ни был прав, потому что – чужой. Одно его неверное слово – и служебная неприязнь уступит место служебной солидарности, сохраняющей стабильность в притёршемся коллективе, а для него снова вернётся к проигрышному началу. Нет, подчинённые военкома могут рассчитывать только на дозированную правду.
- Да ничего особенного не сделал. Написал по его требованию рапорт о направлении на Дальневосточный фронт. Рядовым. Военкому почему-то не понравилось. Вот и всё.
- Ого! Ничего себе – всё! – вырвалось у капитана. – Откуда знаешь, что разнарядка есть только на младших офицеров. – И все трое с ещё большим любопытством уставились на счастливца или преступника, каким-то образом похитившего военную тайну и воспользовавшегося ею. – И лучше – добровольцев! Для борова каждый такой – большущая галочка в личное дело.
Владимир так устал, так перегорел, что нисколько не удивился точному попаданию своего рапорта. Он просто вспомнил, что во все кризисные мгновения его судьбы его всегда спасал ангел-хранитель, ведущий по воле Всевышнего к каким-то, известным только небу, испытаниям.
- Ничего я не знаю, - разочаровал он присутствующих, ожидающих хотя бы щёлки к саморазоблачению и неминуемому наказанию удачливого лейтенанта, вывернувшегося неведомым способом из-под жёрнова их всесильной бюрократической власти, усиленной к тому же военным положением в стране. – Просто с тяжёлой контузией головы командовать людьми в бою не смогу: в самый решительный момент голос откажет или сознание потеряю. В атаку надо идти, а я в обморок упаду. Из-за меня люди погибнут. Не хочу грех на душу брать.
