– Эй, на том конце провода, привет! Говорит отец.
Как будто дитя должно было вскочить и отсалютовать в ответ.
Но такой любви, какая захлестнула ее, когда родилась Карим, она, честно говоря, не ожидала. Джасмин постоянно прикасалась к влажной розовой коже малютки, упивалась ее молочным дыханием, восторгалась бурными физическими отправлениями. Джасмин помнила тишину долгих ночей, когда она отсылала Дэниела в другую комнату хоть немного поспать. Она лежала в постели, почти галлюцинируя от недосыпа, видела перед собой пухлую мордашку Карим, больно уцепившуюся зубами за ее сосок, и с удивлением отмечала, как по лицу ее крохотной дочки пробегают эмоции, как оно подергивается во сне. Впервые в жизни она познала сладкую бескорыстную любовь и поняла, что любовь эта уходит корнями в генеалогию.
Тогда счастье в доме было почти осязаемым. Воздух сочился им – хоть бери нож для масла и соскребай. Это счастье было сладким, но сладким в меру Дэниел заходил в комнату, когда дочь завтракала, и нежно проводил пальцем по ее щечке. Карим принималась ворковать и барахтаться, беззубо улыбаясь и пуская слюни любви.
Но теперь блаженству, похоже, пришел конец. Нужно было как-то сохранить хотя бы то, что осталось. Вот только что именно, она не знала. Медленно и незаметно дом перестал быть домом. Он превратился в вокзал, а ее домочадцы – в торопливых пассажиров, нетерпеливо поджидающих поезд, который умчит их подальше от этих мест. Дэниел приходил домой с работы как чужой, это был уже не ее муж, а кто-то другой. Карим металась по дому раненым зверем – опасная и неукротимая, готовая защищаться до последней капли крови. И чем больше Джасмин старалась, тем больше они отдалялись от нее. Она оставалась одна со своими раздумьями, ненужная, и некому было отдать свое сердце.
Сидя в своей спальне, куда никому входить не позволялось, Карим играла с ручным питоном Медеей. Медея жила в большом стеклянном аквариуме рядом с кроватью. Карим считала, что иметь питона в качестве домашнего животного очень по-дзен-буддистски. От Медеи не было ни шума, ни грязи. Карим говорила матери, что Медея для нее – лучшее противоядие от стрессов повседневной жизни. А мать говорила, что рада за дочь – нашла наконец близкое себе по духу существо, холоднокровную рептилию.
Карим улеглась на кровать и уставилась в потолок, созерцая на нем ошметки пластмассы. Когда-то они были волшебными сияющими звездами. Она вспомнила, как однажды вечером, лет пять-шесть назад, мать с криком «Сюрприз, сюрприз!» выключила в комнате свет, и потолок превратился в звездное небо. Она вечно придумывала что-то такое, ее мамаша. Действительно старалась. Но чем больше она старалась, тем больше действовала Карим на нервы. Неужели мать не понимала, что люди терпеть не могут тех, кто так старается? Они ненавидят бодрых и энергичных лидеров. И вообще, что такого сделала ее мать, чтобы можно было ею восторгаться? Толстая, мужа вечно нет дома, от ее книжек никакого проку. Была бы хоть чуть-чуть известна, как, например, мать Стивена Лейна. Карим почувствовала укол вины, вспомнив, какие пикники устраивала ей мать, когда она возвращалась из школы. Другие дети, приходя домой, получали стакан молока и магазинное печенье. Карим же получала пикниковую корзинку, полную домашних шоколадных брауни, двойных брауни, как они их называли, с орехами и молочным шоколадом. Еще в корзинке был сыр, разложенный на тарелке и украшенный крупной гроздью винограда, и термос с лимонным чаем. Все это они выкладывали на плед в Рок-Крик-парке и ели, любуясь сверху видом Потомака. Это было до того, как Карим перестала есть. Это было тогда, когда она тоже была толстой.
