Гюлен. Что, тебе дома дела мало?
Человек. Пока дела хватит. А вот когда мы покончим у себя, наведем порядок в Париже и по всей Франции, почему бы нам не прогуляться всем вместе? А, Гюлен? Взявшись за руки? Солдатам, буржуа и беднякам, и не почистить Европу? Мы же не эгоисты, верно? Какая радость — радоваться только за себя? Когда я узнаю какую-нибудь новость, мне не терпится поделиться со всеми. С тех пор как началось все это, у меня в голове точно гул стоит от слова «свобода» и от всех наших речей — так и хочется без конца повторять их всем и каждому, орать на весь мир. Будь я неладен, если вру! Если бы все были на меня похожи, вот бы было шуму! Я уже слышу, как дрожит земля от наших шагов и вся Европа бурлит, будто вино в чане. Народы бросаются нам на грудь. Знаешь? Как ручьи, которые сливаются в реку. И мы — река, смывающая все на своем пути.
Гюлен. Ты, случайно, не болен?
Человек. Я? Я крепок, как кочерыжка.
Гюлен. И часто тебе снятся сны вот так, наяву?
Человек. Всегда. Так легче жить. Что-нибудь да сбудется в конце концов из моих снов. А ты, Гюлен, разве не согласен, что это была бы недурная прогулка? И разве тебе не хочется принять в ней участие?
Гюлен. Ну ладно! Когда ты возьмешь Вену и Берлин, я постараюсь удержать их.
Человек. Не смейся. Кто знает, что может случиться!
Гюлен. Правда, случается всякое.
Человек. Все сбывается, надо только захотеть, конечно.
Гюлен. Пока что я бы очень хотел знать, что произойдет в ближайший час.
Человек. Это-то как раз всего труднее угадать. Что мы будем делать? Ну, там видно будет. Всему свое время.
Гюлен. Ох уж эти мне французы! Все на один лад; любят думать о том, что произойдет через сто лет, и совсем не заботятся о завтрашнем дне.
Человек. Возможно и так. Зато и о нас будут помнить столетия.
Гюлен. А тебе от этого легче?
Человек. Мои кости заранее ликуют. Одно только досадно — мое имя не останется в истории.
Гюлен. Честолюбец!
Человек. Ничего не поделаешь! Я неравнодушен к славе.
Гюлен. Прекрасная вещь — слава. Все несчастье в том, что она достается в большинстве случаев покойникам. Я предпочитаю хорошую трубку.
Справа появляется Вентимиль.
Вентимиль. Улицы пусты. Двое голодранцев разглагольствуют о славе — им бы блох ловить. Обломки мебели, разбитой бесноватыми парижанами. Вот оно — великое восстание! Достаточно было бы одного патруля, чтобы навести порядок в Париже. Чего они дожидаются там, в Версале?
Человек(внезапно поднявшись, направляется к Вентимилю)
