— Намъ врать нельзя, возразилъ мужиченка. — За чѣмъ врать! За это тоже не похвалятъ. Бабъ обожаете?
— Что?
— Нѣкоторые изъ нашего полу до удивленія бабъ любятъ.
— Ну?
— Такъ вотъ я, можно сказать, по этой бабьей части.
— Кого?!!
— А это мы вамъ сейчасъ скажемъ — кого…
Мужиченка вынулъ изъ-за пазухи серебряные часы, открылъ ихъ и, приблизивъ къ глазамъ, погрузился въ задумчивость… Долго что-то соображалъ.
— Шестаковская барыня, должно, больны нынче, потому уже пять денъ, какъ не показываются, значить, что же сейчасъ выходитъ? Такъ что, я думаю, время сейчасъ Маслобоевымъ-дачницамъ и Огрызкинымъ; у Маслобоевыхъ-то вамъ кромѣ губернанки профиту никакого, потому сама худа, какъ палка, a дочки опять же такая мелкота, что и вниманія не стоющія. А вотъ Огрызкиной госпожой довольны останетесь. Дама въ самой красотѣ и костюмчикъ я имъ черезъ горничную Агашу подсунулъ такой, что отдай все да и мало. Раньше-то у нея что-то такое надѣвывалось, что и не разберешь: не то армячекъ со сборочкой, не то какъ въ пальтѣ оно выходило. А ежели безъ обтяжки — мои господа очень даже какъ обижаются. Не антиресно, вишь. А мнѣ что?… Да моя бы воля, такъ я безо всего, какъ говорится. Убудетъ ихъ, что ли? Вѣрно я говорю?
— Чортъ тебя разберетъ, что ты говоришь, — разсердился охотникъ.
— Дѣйствительно, — согласился мужиченка. — Вамъ не понятно, какъ вы съ дальнихъ дачъ, a наши Окромчедѣловскіе меня ни въ жисть не забываютъ. "Еремѣй, нѣтъ ли чего новенькаго? Еремѣй, не освѣжился ли лепретуарчикъ. Да я на эту, можетъ, хочу глянуть, a на ту не хочу, да куда дѣлась та, да что дѣлаетъ эта?" Однимъ словомъ, первый у нихъ я человѣкъ.
— У кого?
— А у дачниковъ.
— Вотъ у тѣхъ, что за рѣкой?
— Зачѣмъ у тѣхъ? Тѣ ежели бы узнали — такую бы мятку мнѣ задали, что до зеленыхъ вѣниковъ не забудешь. А я опять же говорю объ Окромчедѣловскихъ. Тутъ за этимъ бугромъ ихъ штукъ сто, дачъ-то. Вотъ и кормлюсь отъ нихъ.
— Да чѣмъ же ты кормишься, шутъ гороховый?!
Мужиченка почесалъ затылокъ.
— Экой ты непонятный! Какъ да что… Посадишь барина въ яму — ну, значитъ и живи въ свое удовольствіе. Смотря, конешно, за что и платятъ. За Огрызкинскую барыню я, братъ, меньше цѣлковаго никакъ не возьму; Шестеренкины дѣвицы тоже — на всякій скусъ потрафютъ, — рупь съ четвертакомъ грѣхъ взять за этакую видимость али нѣтъ? Дрягина госпожа, Семененко, Косогорова, Лякина… Мало ли.
— Ты что же, значить, — сообразилъ Стрекачевъ, — купальщицъ на своей землѣ показываешь?
