— Due?
Я отрицательно трясу головой:
— Uno, per favore.[33]
Несколько минут спустя появляется Луиза. Длинная лямка сумки переброшена через плечо, разделяя маленькие груди, сама сумка при ходьбе бьется о левое бедро. Луиза лучезарно улыбается.
Я встаю, мы чмокаем друг друга в щеку, и Луиза успевает шепнуть:
— Buon giorno, Jim. Come va?[34]
Мне очень хочется ответить на приветствие по-итальянски, но, оказывается, мне не хватает смелости. Поэтому отвечаю:
— Прекрасно. А ты?
— Я? О, у меня все прекрасно. Немножко вымоталась. — Она усаживается, снимает сумку через голову и швыряет ее под стол. Потом подзывает официанта заказать капуччино.
— Ну, как тебе суд? Понравилось? Правда, Алессандро удивительный? «Silènzio!» — изображает она мужа и бьет ладонью по столу. Все в кафе вздрагивают и оглядываются. — Он все время сердился?
— Да нет в общем-то.
— Это необычно. Где ты сидел?
— На галерее для публики. Все глазели на меня. Это весьма раздражает…
— Там было полно жен и подружек?
— Не особенно, но я был единственный мужчина. Там еше эта старуха…
— Маленькая такая, хилая? — перебивает Луиза.
— Весьма.
— Это Еугения Саварезе. У нее весь квартал Форчелла под контролем. Как раз на том конце Спаччанаполи. Теперь все мужчины сидят в тюрьме и каморрой правят женщины. А они, несомненно, еще хуже мужчин, так Алессандро говорит. Один из ее внуков должен был в клетке сегодня сидеть — Лоренцо Саварезе.
— Под конец я помог ей подняться по лестнице.
— Мило с твоей стороны. Может, придет день и тебе понадобится ее услуга в ответ. — Луиза шутливо морщит лицо.
Я не вдаюсь в подробности того, насколько глубоко въелась в меня паранойя, вместо этого задаю, как мне кажется, невинный вопрос:
— Какое-нибудь значение имеет, что я был там… а то я подумал… конечно, малость подозрительно: является какой-то неизвестный и смотрит, а?
— Не думаю, чтобы Алессандро предложил это, если бы полагал, что для тебя есть хоть какая-то опасность. Он же не бестолковый.
Я успокаиваюсь.
— Вот что мне показалось самым удивительным. В самом конце заседания один малый из клетки разговорился с Алессандро. В Англии такого никогда не случилось бы.
— В Неаполе всё проще. Еще я думаю, большинство людей доверяют Алессандро. Даже каморра. Он неаполитанец — это раз. У себя в суде он допускает неаполитанский диалект — это два. И он неподкупен — это три. А каморра если что-то и ценит побольше продажного судьи, так это судью неподкупного. Честь для этих людей превыше всего. Садиться в тюрьму у них входит в привычку, а потому они и смиряются, пока все обстоит честно. — Луиза помолчала, зевнула. — Извини, устала. Не ложилась допоздна. А как Сонино, этот pentito, каков он?
