Двадцать восемь, деленные пополам, плюс семь давали как раз двадцать один. И Лебедев совершенно невольно попробовал такую арифметику применить к себе и почему-то к Анюте. Не совпало на четыре года. Он засмеялся. А если бы это случилось, когда ему было только двадцать пять? Тогда с удивительной точностью подошел бы Федоров расчет. А как у Алексея? Он старше на два года. Значит, у него надежды на счастье все-таки больше…
У Моти, в противоположность мужу, всегда на щеках горел свежий румянец, а если она вдруг пугалась или конфузилась чего-нибудь, то становилась и совсем багрово-красной. Федор шутил:
Мотя, не наделай пожара.
Она ходила, слегка наклонив голову, с тугим узлом черных волос на затылке. И оттого, что голова у нее была наклонена, подбородок казался особенно коротким, а лицо — круглым. Взглядывать приходилось ей исподлобья, но это ничуть не придавало суровости. Когда Мотя смеялась, у нее живо блестели темные глаза с голубоватыми белками, однако губ она не разжимала, крепилась до последней крайности. А потом вдруг вскидывала голову, обнажала два ряда очень уж острых, как у белки, зубов, коротко и звонко хохотала и сразу снова быстро поджимала губы.
С восхищением Мотя в первое утро выслушала рассказ Лебедева о побеге.
Ой, — сказала она, — у меня бы сердце разорвалось от такой смелости. Ну и в окно выскочили, так ведь город, люди кругом. «Углей, углей», говорите, кто-то даже кричал.
А это мне даже кстати пришлось. Он ехал, натерял углей, я их в карман и… — Лебедев изобразил, как он себе измазал все лицо, как изломал и тоже выпачкал картуз. — Пальто в крапиву, воротник нараспашку, переулками, переулками к Енисею. Там плоты с дровами, с сеном, горят костры, пьяная гульба. Ну и я тоже: «Шумел камыш, деревья гнулись…» Зарылся в сено до ночи…
Да уж такой вы к нам постучались… Паролю и то не хотелось поверить…
Во дворе у Даниловых стоял небольшой флигель из двух комнат с кухней. В нем жили прежде квартиранты, свои же деповские рабочие. По просьбе Лебедева Федор Минаевич им отказал. Флигель как нельзя лучше подходил для «техники» — подпольной типографии.
Лебедев остался в Красноярске по целому ряду причин. Прежде всего — помочь партийным рабочим восстановить комитет РСДРП, от которого после разгрома еще и. минувшем году не уцелело ни одного человека. Потом— создать заново крайне нужную здесь «технику».
И, наконец, — дождаться Анюту, которой уже сообщено, куда она должна явиться, выйдя на свободу.
