Ждала у калитки, думала — выйдет Савва. А вышел отец. Ночь была безлунная, не разберешь кто. Вера шаль приготовила. Только Савва — то есть не Савва, а отец — из калитки, она ему шаль на голову — раз! И закутала. За концы, как бычка, за собой ведет. А тут остальные девчата подбежали, его по спине кулаками тузят, спрашивают, как жениха зовут. Тот кричит: «Савва! Савва!» — испугался, на помощь Савву зовет. А девчата думают, что это сам Савва себя называет, да в сугроб его головой… Вот потеха была! Потом разобрались — и врассыпную все. Как только ни одна из девчат в руки отцу не попалась? И, главное, Вере-то самой как удалось убежать? Даже шаль свою унесла, не забыла. А то была бы, наверно, ей взбучка. Теперь можно сколько хочешь смеяться. А когда пришла домой — сердце замирало. Вдруг догадался отец?
Филипп Петрович тыкал вилкой в тарелку с капустой, рассказывал сугубо серьезно:
…снег рыхлый, по самые плечи погруз я в сугроб, а они, ведьменята, много их, за ноги меня, как столб, поднимают, ставят торчком…
Смеялся и Савва. Вера по секрету ему призналась во всем. Агафья Степановна сердито покачивала головой:
Вот ведь шалые девки эти! А долго ли бы человеку шею свернуть? И задохнуться в снегу можно очень просто.
Но Филиппа Петровича уже одолевала мужская гордость.
Шею-то свернуть, понятно, Агаша, я бы не дал. И задохнуться себе не позволил бы. Все же не куренок я, сила есть. Одно удивительно: как они врасплох захватили?
Поглядывая на помирающую со смеху Веру, Савва поддержал его:
Добро бы меня, Филипп Петрович. У меня зрение плохое. А ты человек дальнозоркий. Ну, попался этим ведьменятам в лапы — это еще можно простить. А вот как ты не разглядел из них ни одной? Что тут тебе глаза закрыло?
Говорю: сперва шалью глаза мне окутали, а потом головой в снег погрузили. Снег один я только и видел…
Метель за окном разыгрывалась все сильнее, еще злее и ожесточеннее трясла она железные водостоки, на разные голоса свистела в печной трубе. Савва прислушался.
Это ведьмы шабаш справляют. Беда, если по трубе сюда ведьменок какой-нибудь спустится да в доме останется. Ты не боишься, Веруська?
Агафья Степановна перекрестилась.
Савва, какие ты ужасти говоришь к ночи! А коли и вправду такая нечисть опустится?
Савва незаметно для нее подмигнул Вере.
Ну, дома-то я ей, Агафья Степановна, бесчинствовать не дам. Живо успокою.
Ты с этим не шути, Савва, — сказала Агафья Степановна. — Оно в чертей ныне хотя и мало кто верит, а черти все же есть. Вот, скажу я тебе, было со мной вчера. Согрешила, в праздник взялась починяться. Разложила на столе всю свою принадлежность — ножницы справа, как всегда, — и взялась за работу. Надо мне на заплатку отрезать, я рукой по столу шасть — а ножниц нету! С места не вставала, ко мне не подходил никто. Все перетрясла, кругом обыскала, и в тряпках, и на полу, ну нигде нет — и только. Так и отступилась, бросила работу. Праздник праздновать стала.
