Вертковский жил очень близко. Он был уже не молодой человек и хорошо помнил времена отречения Секиринских от владений деревнею. Знал он дела Вихул и Секиринских, потому что те и другие не раз бывали у него в руках. К несчастью, в деревенском уединении — он жил с одной женой, глухою старушкой — привык слишком часто заглядывать в свою аптечку и принимал лекарство так часто, что после обеда редко кому удавалось застать его трезвым. Но опьянение его было особенного рода. Он не держался на ногах, глаза у него хлопали, как у совы, и, по-видимому, он терял всякое сознание; между тем, спросите о чем угодно, он ответит вам как нельзя лучше на всякий вопрос. Только потому и можно было узнать его опьянение, что он не мог встать с кресла и постоянно заикался. Что же касается памяти, то в пьяном виде она была у него еще в лучшем состоянии, нежели натощак. Обыкновенно с женой он по целым дням играл бобами в марьяж. Под его креслом всегда стояла темная сулея с водкой, которую он называл целительным притиранием, полученным от доктора.
Войдя в комнату, Вихула тотчас по выражению лица адвоката, бутылке под стулом и тому, что он не поднялся навстречу гостю с своего места, узнал, что Вертковский под хмельком.
— Как поживаете, сосед? — спросил крикливо Вихула, усаживаясь против него. — Кажется, вы не совсем здоровы.
— А, а… а… — отвечал, выпучив на него бессмысленные глаза, адвокат. — Да… да… да…
— А я к вам за советом. Два слова, почтеннейший. Недолго буду вам надоедать. Курьезное, черт побери, дельце… Приезжает ко мне сегодня Секиринский.
— Что, покойник? — закричала пани Вертковская, бросая бобы.
— Нет, сын покойника… Но со смешной претензией.
Старый юрист вытаращил глаза больше прежнего, и в них заметно было на этот раз, вместо животного бессмыслия, человеческое любопытство.
— Представьте себе, любезнейший, вспомнила бабка, как молодушкой была: ему захотелось Секиринка!
— Quo ti… tulo? — спросил юрист.
— Взят он у них за долги, да, видите ли, мы не имеем права наследства; так хочет требовать и заплатить сколько следует… Скажите, может он в этом успеть?
— Может.
— Как? Отобрать у нас Секиринок?
— Si pecuniam habet?
— А черт его знает, habet ли он, или нет? Но без того, верно, не приехал бы. Ну, если habet?
— То и Секиринок habet.
— А чтобы его черти взяли! — вскрикнул Ксаверий. — Если бы я знал, что дело не шутка, я бы, не теряя времени, надрал ему уши и отбил охоту к тяжбам. Но еще можно поправить дело при первой встрече.
