Мадам Решевски решительно подошла ещё ближе к могиле, и непосредственно обратилась к тому месту, где по её расчетам, должна было находиться лицо супруга.
— Король до последнего дня жизни. Король, окруженный вниманием специально выписанного из Вены специалиста, трех дипломированных медицинских сестер и четырех консультантов. Старик семидесяти семи лет, полностью истощивший себя едой, питьем и любовью. Вы можете спросить, как он был похоронен… Он и похоронен был, как король. Три квартала. Процессия за твоим гробом тянулась по Второй авеню на три квартала. Тысячи взрослых людей — мужчин и женщин — средь бела дня рыдали в свои носовые платки. А как же я? Как же твоя жена? Забыта!! Деньги потрачены, театра больше нет, муж умер. Даже страховка, и о той не позаботились… Мне осталось лишь одно — дети.
Мадам Решевски одарила супруга ледяной улыбкой и продолжила свою речь:
— А все дети — точная копия их отца. Эгоисты. Думают лишь о себе. Они глупы и совершают безумные поступки. Якшаются со странными людьми. Весь мир стоит на краю гибели, и твои дети ведут гибельный образ жизни. Алименты, кино, проблемы с девками, и никаких денег… Никаких… Наши родственники умирают в Германии. Пятьсот долларов могли бы спасти им жизнь. Но у нас нет этих пяти сотен долларов. Я с каждым днем становлюсь все старше… Те, кто могут помочь, не хотят этого делать, а те, кто хотят — не могут.
Голос мадам Решевски вновь достиг поднебесных высот, и эхо её слов снова покатилось по невысоким кладбищенским холмам.
— Как со мной могло случиться подобное? Я словно раб трудилась для тебя. Я восставала ото сна в пять утра. Я шила костюмы. Я арендовала помещение для театра. Я сражалась с авторами за их пьесы. Я выбирала для тебя роли. Я учила тебя, как надо играть, Авраам. «Великий Актер», говорили они о тебе. «Гамлет Еврейского театра». Все люди от Южной Африки до Сан-Франциско знали твое имя; а в твоей гримерной женщины срывали с себя одежды. До того, как я тебя обучила, ты был не более чем дилетантом, и каждой громогласно выкрикнутой со сцены фразой пытался взорвать последние ряды галерки. Я лепила тебя так, как скульптор лепить статую. Я сделала из тебя художника. А в остальное время… — мадам Решевски язвительно пожала плечами. — А в остальное время я вела бухгалтерские книги, нанимала капельдинеров и разыгрывала с тобой сцены из спектаклей. Я разыгрывала их лучше, чем любая прима, с которой тебе когда-либо приходилось выступать. Каждые два года я приносила тебе по ребенку, и постоянно кормила остальных детей, которых приносили тебе другие женщины. Своими руками я полировала яблоки, которые продавались во время антрактов!
