— Прошу прощения, что заставил тебя сидеть так долго на таком холоде. — Койот не уловил, когда вернулся тот человек, наверное, он заснул. — Мне нужны бумаги, пожалуйста, скажи мне, где они находятся.
Койоту тяжело говорить, зубы его стучат, прожевывая и измельчая слова.
— Я-н-ез-на-юк-тои-лич-то…
— Здесь очень холодно, ты можешь сильно обморозиться.
— Я не з-наюн икакихб-умаг.
— Я не вижу никакой необходимости лгать.
— Слу-шай, — говорит Койот, внезапно приходя в ярость, от которой голос его обретает прежнюю силу. — Я не знаю, о чем ты говоришь, поэтому, будь добр, оставь меня в покое, я хочу поспать.
Он скорее слышит, чем ощущает слабый удар и руку у себя на горле. Рука толкает его голову немного назад. Начинает кружиться голова, но страха он почти не испытывает. Очень холодно, но кто-то нашел его и тащит в теплое и безопасное место, правда, лучше бы его волокли за руки, а не за горло. До него вдруг доходит, что он не может дышать. Свободной рукой он хватает что-то, но в пальцах нет силы, и он не может ничего удержать в них. Он понимает, что силы его иссякают, что так или иначе он сейчас умрет. Что-то касается его груди.
Это почти смешно, что он умрет здесь, на берегу Карибского моря, под горячим солнцем, глядя на женщину в светло-желтом бикини. Женщина, стоящая на доске, ловит волну. Небо необычайно ясное и прозрачное. Видно на много миль вокруг. Женщина скользит по воде на длинной доске, с берега он видит на купальнике раскаленные белые и красные полосы, а на животе у женщины — слева — маленький шрам — тонкая полоска с крошечными поперечными шпалами — как в детском мультфильме.
Ветер продолжает дуть, изо всех сил все-таки стараясь что-то сказать ему.
Портье уснул перед телевизором и проснулся от резкого звука настольного звонка. Сначала перед глазами возникли тени, так происходит уже без малого тридцать лет. Сначала тени, потом они обретают цвет, потом изображение словно прыгает в фокус. Шестьдесят восемь лет прожил он на этой планете и не заслужил ничего лучшего, как, проснувшись среди ночи, увидеть две серые тени, садящиеся в синий пикап. Или, может быть, в зеленый.
— Проклятие.
Но он даже не делает попытки встать. Вся эта ночь пошла кувырком, и, наверно, тот парень, который пошел искать бумажник, сейчас поползет ломиться в дверь к своим дрыхнущим дружкам, пьяным сукиным детям. Только теперь он видит кровь.
О черт возьми! — он живо выбирается из-за конторки и видит того парня, замертво лежащим на полу с глубокой раной во лбу. Дорожка крови тянется с улицы и проходит по полу вестибюля, коричневая жижа, которую никогда не спутаешь с обычной грязью.
