— Ему бы в реанимации работать! — приходя в сознание, подумал я.
— Степан! Ты можешь сидеть спокойно, не вскакивая из-за стола? — прохрипел я, вырываясь из объятий колымского медведя. — А то этой забегаловке придется закрыться на неделю, чтобы восстановить запасы разбитой посуды и испорченной мебели после твоего незабываемого визита.
Я боязливо огляделся. Еще не хватало, чтоб окружающие восприняли слишком бурное излияние чувств Степана за проявление нетрадиционных сексуальных отношений. Но, казалось, никто не обратил внимания на новый, чересчур яркий всплеск эмоций исполина. Лишь управляющий, приподнявшись со своего места, цепким взглядом оценил дополнительный ущерб пиццерии и внес коррективы в составляемый им реестр нанесенных нами убытков.
Черноволосая девушка-официантка, лучезарно улыбаясь, собрала осколки посуды и ласковым нежным голосом поинтересовалась, не желают ли сеньоры ещё чего-либо выпить. Её бездонные, черные, на пол-лица глаза восторженно сияли и с нескрываемым вожделением пожирали раскрасневшегося гиганта. Но он, казалось, не замечал этих ярковыраженных знаков внимания и отрицательно покачал головой: «Nada»[5]. Миниатюрная девушка ещё раз одарила Степана маслянистым многообещающим взглядом и неспеша удалилась, кокетливо виляя бёдрами.
— Нет! — философски заметил мой собеседник, косясь в след «уплывающей» вдаль «Золушке». — Женщины должно быть много. Только тогда ты сможешь по-настоящему ощутить божественное, всепоглощающее счастье обладания.
Меня просто шокировало неожиданно прорвавшееся красноречие Степана.
— А стихи я завтра же отправлю Катюхе… то есть Кате. Пусть знает, что мы тоже не лыком шиты, — самодовольно ухмыльнулся он.
Шок, вызванный высокопарными словами гиганта о счастье, был ничем по сравнению с тем, что я испытал в следующую минуту.
Степан поднял руку и неожиданно для меня с произношением, которому позавидовал бы диктор В.В.С., рявкнул:
— «Wаite! The bill, please!»[6]
Я был сражен наповал, но ещё больше был ошеломлен управляющий. Он словно оцепенел от неожиданности, на его лице застыла гримаса крайней растерянности и изумления. Брови администратора удивлённо изогнулись, приподнялись и спрятались под волосами, свисающими на лоб. Но он быстро совладал с собою и, на полусогнутых ногах прытко подбежав к нашему столу, положил перед Степаном мелко исписанный листок бумаги.
— Here it is! — расплылся в льстивой улыбке управляющий и, немного подумав, добавил, — Sir!
