«Жили бы все люди в согласии, без обмана, — размышлял он, откидываясь на влажную траву и разглядывая небо сквозь извилистые сучья сосен. — Можно такую жизнь устроить? Однако нет. Рабочий человек будет жить по правде, а богач не захочет. Иван Максимович, Митрич или Могамбетов никогда не будут жить по справедливости. Эти только обманом и берут. Куда же деваться от них? Нет лучше, как я надумал: уйти в тайгу своей семьей. Потом позвать еще кого-нибудь, надежного… Хороша будет жизнь в тайге… спокойная. Вот еще водку истребить бы вовсе. Много от нее всякого зла и обмана на земле. Сперва потоскуют люди, а потом привыкнут…»
Порфирий встал и пошел по тропинке, разводя в стороны упругие ветки молодой чащи.
У избенки он остановился. Поднял было руку, чтобы постучать в дверь, и опустил.
«Не напугать бы, — подумал, — спит еще Лизавета. Лизанька, — поправился сейчас же Порфирий, — не ждет. Вода-то ноне, не в пример всем годам, рано поднялась. Думает: дней через десять, никак не раньше, сплыву…» — и осторожно стукнул в дверь.
Раз, другой. Тихо…
Порфирий постучал громче. Ответа нет. Потянул за скобу — дверь распахнулась.
«Не закрючилась. Выходит, так: людей не боится, а меня боялась», — с горькой обидой подумал Порфирий.
Его обдал чуть заметный, какой-то незнакомый запах. Он силился вспомнить.
В углу белела смятая, раскрытая постель. Порфирий подошел ближе — Лизы на кровати нет. В окна тянулся слабый предутренний свет. Порфирий присел на скамью у окна и распахнул створки.
«Видно, вышла. Подождать?»
Заболела голова. Чувствовалась усталость в ногах.
Дохнул ветерок. На столе шевельнулась какая-то тряпица. Порфирий приподнял ее: детская распашонка.
«Постой… Постой… Что такое?.. Дай бог память… Мне говорили… Кто говорил?..»
И яркой вспышкой прорезалось в памяти забытое: улыбочка Лакричника, его шепоток, рассказ про Лизу, про обман… Глухо застучало сердце Порфирия. Оборвалось дыхание, стиснулась грудь.
Лизавета, — глухо сказал он в пустую темноту избенки, — Лизавета, поди сюда.
Под печкой шарахнулась мышь.
Порфирий вышел на крыльцо. Обессиленные руки дрожали.
Лизавета! — уже не сдерживая гнева, позвал он опять.
В кустах откликнулось эхо:
— …авета… Порфирий вернулся.
«Значит, правда, все правда. Не от меня ребенок… Гадина, таила… Подлая! Ушла, спряталась, испугалась… Смерти боится… Мало ей смерти… Душу бы вынул…»
Тяжело втягивая воздух, Порфирий подошел к постели. Коснулся пальцами и брезгливо отдернул — рука нащупала влажную пеленку, еще не потерявшую запаха детского тела.
