Папенька произнес в тот день лучшую речь в своей жизни, речь, полную огня, надежд и страстных призывов. Ее много раз прерывали криками «Ура!» и восторженными, долго не смолкающими аплодисментами.
Мало кто обратил внимание на странного бледнолицего господина, который уселся рядом со мной на первом ряду. Внешности он был самой заурядной – песочные чахлые усики, водянистые голубые глаза, узкие бескровные губы. Он постоянно крутил шеей, которую сдавливал воротничок, а капли пота скатывались с его висков – меня это несколько удивило, так как в особняке было холодно.
Как только великий князь начал свою речь, нервный господин, сидевший около меня, напрягся. Я увидела, как его рука скользнула в карман драпового пальто, но потом устремила глаза на Кирилла Павловича, который в парадной уланской униформе, с лентой Андрея Первозванного и множеством орденов, вещал о том, как он поступит с лидерами большевиков, когда станет императором.
Его слова потонули в грохоте оваций. Все поднялись с кресел, только я осталась сидеть. Мой сосед, вытянув руку, приблизился к сцене, где за столом, застеленным зеленым сукном, восседали члены правления союза, в том числе и великий князь.
Бросив рассеянный взгляд на бледнолицего, я к своему ужасу увидела, что в руке у него зажат револьвер, дуло которого направлено на самонареченного российского императора.
– Да здравствует мировая революция! – визгливым голосом закричал субъект. – Это не товарищ Ленин понесет наказание, а ты, собака Кирилл Романов, найдешь сейчас свою погибель! Получай то, что заслужил!
То, что случилось дальше, навечно отпечаталось в моей памяти. Грянуло несколько выстрелов, все заволокло пороховым облаком. Я в числе прочих бросилась к убийце – его уже сшибли с ног, вырвали револьвер и били кто чем.
Переведя взгляд на сцену, я увидела страшную картину: революционер нанес смертельные ранения, но не великому князю, который с выпученным взором и отвисшей челюстью стоял как истукан, а моему papa. Только потом я узнала от людей, которые следили за происходящим из глубины зала, что в тот момент, когда убийца спустил курок револьвера, мой отец заслонил будущего императора грудью.
Я ринулась на сцену – отец лежал на пыльных досках и хрипел, по белой манишке растекались пятна крови, на губах пузырилась красноватая пена. Я склонилась над papa, он пытался что-то сказать мне.
– Доктора, немедленно доктора! – кричали со всех сторон. – Граф Синеоков-Палей ранен!
