Свенъ такъ и не узналъ, изъявило ли остальное общество согласіе на столь остроумное предположеніе, потому что вышелъ чрезъ открытую дверь на терасу.
Волшебнымъ полусвѣтомъ облекался ландшафтъ. Ночь была тотѣ же день, только съ болѣе мягкими тѣнями. На западномъ горизонтѣ все еще горѣли отдѣльныя полосы вечерней зари. На темно-лазуревомъ небѣ загорались звѣздочки, но позади горъ начинался уже разсвѣтъ, такъ что очертанія темныхъ утесовъ рѣзко обрисовывались на свѣтломъ заднемъ планѣ. Свѣтъ происходилъ отъ мѣсяца, который, все выше и выше поднимаясь, вдругъ въ полномъ блескѣ выплылъ надъ острыми утесами и своимъ серебристымъ сіяніемъ разлился по склонамъ горъ, по лугамъ и полямъ, и засверкали и зарябились тихія волны могучаго потока.
Свенъ, сложивъ руки на груди, стоялъ у балюстрады. Углубившись въ раздумье, онъ совсѣмъ забылся. Онъ ничего не видалъ въ этомъ волшебномъ ландшафтѣ, каждую минуту измѣнявшемся; онъ видѣлъ только высокую, стройную фигуру, въ бѣлой одеждѣ, блѣдеый, изящный обликъ и пару большихъ, мучительно вопрошающихъ глазъ.
— На одну минуту, только бы на одну минуту всевѣдѣніе! прошепталъ онъ.
— Роковое желаніе! произнесъ глубокій, мелодичный голосъ близъ него.
Свенъ въ испугѣ очнулся. Рядомъ съ нимъ стояла мистрисъ Дургамъ. Въ бѣломъ ллатьѣ, съ блѣднымъ лицомъ, а при невѣрномъ освѣщеніи луны казавшемся еще блѣднѣе, съ большими черными, блестящими глазами, она показалась Свену какимъ-то прекраснымъ призракомъ.
— Вы здѣсь? воскликнулъ онъ въ смущеніи.
— Вы желаете остаться наединѣ съ собою?
— Избави Богъ! но я воображалъ, что и въ эту минуту увижу васъ за чайнымъ столомъ.
— Я покинула его, вѣроятно, по той причинѣ, какъ и вы, чтобъ избѣгнуть неутѣшительной болтовни этихъ людей. Признаюсь, я удивлялась вамъ, господинъ фон-Тиссовъ, слушая ваше чтеніе.
— Мнѣ? почему же?
— Вообще говоря, что вы читаете предъ такою публикой такіе стихи. Я не въ состояніи была бы этого сдѣлать.
— Отчего же?
— Оттого, что не позволю никому заглядывать въ мою душу.
— Никому? ни даже тому, кто...
— Кому это?
— Я хочу сказать тому, кто пріобрѣлъ бы право на это высшее счастье?
— Чѣмъ бы?
— Ну хоть своею любовью.
— А что такое любовь?
— Это такой вопросъ, который по-крайней-мѣрѣ такъ же страненъ, какъ и мое желаніе получить минутное всевѣдѣніе.
— Да почему вамъ понадобилось всевѣдѣніе?
— Кажется, для того, чтобъ умѣть отвѣчать на вашъ вопросъ.
— Вы шутите?
— Нѣтъ.
— Такъ и вы не знаете, что такое любовь?
