— И труда не стоитъ въ постель ложиться. Можно ли заключать такимъ прозаическимъ кондомъ такую упоительную ночь? Слышишь ли, Свенъ, какъ надъ нашими головами, въ густыхъ вершинахъ каштановъ, птицы соннымъ щебетаньемъ возвѣщаютъ приближеніе солнечнаго восхода. Пойдемъ и мы привѣтствовать появленіе небеснаго свѣтила. Эта дорога ведетъ на берегъ и ты вспомнишь старые годы, когда мы съ тобой росли, какъ братья, двумя мальчуганами буйнаго нрава.
— Прошу тебя, Бенно, если ты хоть сколько-нибудь дорожишь моимъ обществомъ, не болтай такъ много и такъ громко. Отъ воспоминаній, промелькнувшихъ въ головѣ моей въ эту ночь, такъ тихо, такъ...
— Такъ торжественно, такъ полно, какъ-будто разверзается — то-есть тотъ день, когда...
— Прощай, Бенно; завтра, какъ ты проспишься послѣ вліянія пунша, спроси обо мнѣ въ «Золотой Звѣздѣ».
— Возлюбленная, родная душа! не скрывайся отъ меня за вратами твоего каравансерая съ прочими одногорбыми и двугорбыми верблюдами и дромадерами! Я буду нѣмъ, сдѣлаюсь даже глухонѣмымъ, если ты того пожелаешь, только не покидай меня теперь и не примѣшивай своимъ ипохондрическимъ упрямствомъ горечи въ сладость нашего свиданія послѣ многихъ лѣтъ разлуки. Кромѣ шутокъ, Свенъ, я буду разсудителенъ; восходящее солнце на нынѣшній день не озаритъ другого человѣка такого же разсудительнаго, какъ я.
Молодъ еще былъ, лѣтъ двадцати-восьми не болѣе, человѣкъ произносившій эти слова и вмѣстѣ съ тѣмъ взявшій подъ руку своего спутника, чтобъ съ дружескимъ насиліемъ увлечь его по дорогѣ, ведущей къ берегу большой рѣки. Онъ былъ ниже средняго роста; по плотнѣе и хорошо сложенъ. Густые волосы, длинныя рѣсницы и мягкіе какъ шелкъ усы были блестящаго чернаго цвѣта. Черты весьма подвижного лица, не отличаясь красотою, были выразительны и тонки; нѣсколько низкій лобъ, блестящіе глаза и ротъ, около котораго постоянно мелькала подвижная игривость, свидѣтельствовали о существенной внутренней жизни, въ которой умъ конечно принималъ большее участіе чѣмъ сердце.
Вотъ именно эта черта преимущественно отличала его отъ спутника, благородное и прекрасное лицо котораго прямо и ясно свидѣтельствовало о противоположномъ соединеніи душевныхъ свойствъ, особенно въ эту минуту, когда облако меланхоліи или мечтательности осѣняло его высокій лобъ и глубокіе синіе глаза. Онъ былъ строенъ и высокъ ростомъ, почти двумя головами выше своего веселаго, широкоплечаго товарища. По его наружности видно было, что онъ привыкъ жить въ хорошемъ обществѣ, и усвоенныя имъ манеры, сдѣлавшись его второю натурой, не измѣняли ему даже въ минуты полной непринужденности. Можетъ быть, онъ былъ однихъ лѣтъ съ своимъ товарищемъ, хотя поразительная живость послѣдняго, къ тому же возбужденная теперь обильнымъ употребленіемъ вина, дѣлала его на видъ нѣсколькими годами моложе. Онъ былъ въ томъ же изящномъ и удобномъ дорожномъ костюмѣ, въ которомъ вчера вечеромъ вышелъ изъ экипажа по пріѣздѣ въ университетскій городъ. Судя по этому костюму и вообще по всей наружности его, трудно было опредѣлить, къ какому званію онъ принадлежалъ; но его словоохотливый товарищъ въ черной потертой одеждѣ былъ, конечно, молодой, ученый адъюнкт-профессоръ университета или что-нибудь въ этомъ родѣ.
