Казалось, Фойерхана это разочаровало.
— Ну да?
— Видишь, я не так глуп, как ты думаешь!
— Но если полиция установит, что меня взяли в заложники, — заметил Фойерхан, — она займется и моими знакомыми.
— Разумеется. Но мы не виделись больше десяти лет.
— Все равно тебя найдут. А потом и меня — в этом подвале.
— Но тебя не… Фойерхан не дал договорить:
— Ну а если меня тут не будет, против тебя не будет никаких улик.
— Ты прав, — признал Томашевский. — Но их не будет и, если я избавлюсь от трупа.
— Найдут следы крови!
— Ну да!
— Как ты меня застрелишь, чтобы кровь не…
— Перестань! — Томашевскому становилось все яснее, что если он хочет уцелеть, другого выхода не остается и Фойерхана придется пристрелить. Но это невозможно. Так нельзя! Это не должно случиться! Весь этот разговор — лишь кошмарный сон тревожной ночью… Телеспектакль… Достаточно нажать на кнопку, чтобы кошмар исчез.
Глубоко разочарованный, он подпер голову руками. При таком разговоре, когда речь идет о чрезвычайных вещах, человек вправе ожидать глубоких соображений или, по крайней мере, отточенного диалога; но все получалось поверхностно и обыденно. Это волнует даже меньше, чем удачная сделка, скажем, продажа двухсот встроенных шкафов жилищному кооперативу. Жизнь становилась все банальнее, даже в таких исключительных ситуациях, и огонь, который должен был его возродить, даже не вспыхнул.
И тут он вдруг услышал, как наверху кто-то пытается открыть входные двери.
Оба умолкли. Потом Фойерхан отреагировал первым.
— Помогите! — закричал он во всю мощь. — На помощь! Меня похитили! Я — Фойерхан! Помогите! Здесь Фойерхан… Ограбление банка… Меня похитили! Сюда, скорее!
«Стреляй! — в панике подумал Томашевский. — Ты должен выстрелить!» Вскочив, рванул из кармана «беретту», прицелился…
Фойерхан метнулся в дальний конец камеры, не переставая кричать.
«Идиот! — мелькнуло у Томашевского в голове. — Выстрел-то будет еще слышнее, чем крик… Скорее вон отсюда! Двери в подвал ведь звуконепроницаемы…»
Одним прыжком он взлетел по ступеням и захлопнул толстые, обитые металлом двери. И сразу воцарилась мертвая тишина. Теперь Фойерхан может орать, сколько угодно. Томашевский, едва переводя дух, прислушался.
— Эй, герр Томашевский! — долетел до него скрипучий женский голос. — Откройте наконец!
Холодный пот покрыл его тонкой ледяной пленкой. Это была экономка фрау Пошман. Давно перешагнувшая за шестьдесят, упрямая, язвительная, зловредная и мстительная старуха, которой он всегда боялся.
