— Могу сказать, что я все ночи шлялся по барам.
— Спросят про имена, время и свидетелей.
— Клаудия подтвердит, что я во время налета и потом всю ночь был у нее. Если пообещаю, что через две недели мы поженимся, сделает все, что угодно. А если я в полиции заявлю, что ни о каком ограблении не слышал…
— А если тебя опознает кассир?
— Это ошибка!
— Нет! — Томашевский снисходительно усмехнулся. — Я не хочу тебя убивать, Бог мне свидетель. Но если тебе не придет в голову ничего получше, придется.
Он вновь почувствовал себя на коне. Верил, что предоставил Фойерхану достойный шанс, и ему полегчало. Он был готов его немедленно отпустить, если тот придумает приличный вариант, если появится возможность уладить проблему гуманно, он рад будет ею воспользоваться.
— Ничего лучше тебе в голову не приходит? Иногда у тебя столько идей…
— Купи мне фальшивый паспорт, и я обещаю покинуть Германию.
— Не будь смешон! Мне нужны гарантии — надежные гарантии, что ты меня не выдашь.
Тогда Фойерхан попробовал зайти с другой стороны.
— Что тебе даст моя смерть? Что будешь делать с трупом? От него придется избавиться — а вдруг тело найдут? Тебя могут заметить, еще когда ты будешь его прятать!
— Я могу закопать его здесь, в погребе…
— А сможешь ты жить рядом с ним? На это у тебя не хватит нервов. Слабо!
— Это моя забота. — Чем слабее виделся выход, тем спокойнее и выдержаннее был Томашевский. Он сам не понимал этого. Не понимал самого себя. «Я не могу рассчитывать даже на свою трусость», — горько подумал он.
Фойерхан заходил по камере. Томашевскому казалось, что он видит, как лихорадочно работает его мозг. Пиджак он бросил на диван и расхаживал в одной рубашке. Но все еще не распустил галстук.
— Еще кое-что, — вновь начал Фойерхан. — Люди будут спрашивать, где ты взял столько денег.
— Эта проблема решена. — Томашевского бесило, что диалог их тянется так спокойно и обыденно. Вовсе не чувствовалось, что он победитель, хозяин положения, что в его руках жизнь и смерть пленника. Ах, как он ненавидел Фойерхана, который не собирался покоряться! Возможно, все пошло бы иначе, если бы тот просил пощады, молил и жаловался на судьбу. Почему же он такой гордый и неподатливый? Черт, ведь это не в ресторане спорить с заказчиком о поставке мебели для кабинета!
— И что ты скажешь? — спросил Фойерхан с недоверчивой ухмылкой.
— Я бы не связывался с этим, не одолжи мне дядя сорок тысяч марок, — гордо пояснил Томашевский. — Я подделал договор, и мои люди теперь думают, что он ссудил мне сто тридцать тысяч.
