— Пусть сама Летиция даст ответ, как это полагается, — вмешался в разговор Элий.
— Я же говорю, мальчик влюблен, — хмыкнул Руфин.
Император намеренно именовал Элия мальчиком. Если Элий в тридцать два — мальчик, то Руфин в свои пятьдесят с лишним — молодой человек. Юлию Цезарю тоже было пятьдесят три, когда он катался по Нилу с Клеопатрой. А Клеопатре — двадцать один. Почти как Криспине.
— Летти плохо себя чувствует и не выходит из комнаты, — соврала Сервилия.
«Два придурка, один хромой калека, другой — сумасшедший, неужели вы оба не видите, что ваше время истекло?» — хотелось ей крикнуть в ярости. Сервилия сдерживалась из последних сил.
И тут дверь распахнулась, и в таблин вбежала Летти. В розовой коротенькой тунике, ярко накрашенная, отчего выглядела старше своих лет.
— Приветствую тебя, Руфин Август, и тебя, Элий Цезарь! — Она выкрикнула эти слова слишком громко, потому как задыхалась. Не от бега по лестнице — от волнения.
— А вот и Летиция, — слащаво улыбнулся Руфин. — Прекрасная картина — розовое на коричневом фоне. Как розовый фламинго. Мой сыночек воспылал к тебе такой страстью…
«Значит, отважился, — мелькнуло в голове Летиции, — Не любит, но один больше не может. Могу я принять такое или нет?»
Сердце гулко бухнуло раз, другой — и замерло. Комната будто заволоклась туманом. Летти увидела зубец полуразрушенной стены, утыканные стрелами мешки с песком. Белые струйки песка вытекали из дыр, как кровь из ран. Чья-то голова, обвязанная красной тряпкой, приникла к камню. Мелькнули лица — закопченные, грязные, коричневые от загара. Одно — с тонким чуть кривоватым носом, с царапиной на скуле. Она не сразу узнала Элия. В шлеме она видела его, когда-то на арене Колизея, но на Элии не нарядный гладиаторский шлем, а боевой, с вмятинами, не раз выдерживавший вражеские удары. На броненагруднике тоже отметины. Элий подносит к глазам бинокль. Потом поворачивается и что-то говорит немолодому военному в форме преторианца. И тут стрела впивается Элию в шею — как раз между нащечниками шлема и броненагрудником…
Летти вскрикнула, будто ее ударил наконечник. Она поднесла руку к шее и вновь болезненно ойкнула — пальцы коснулись синяка, оставшегося от удара Бенита.
— Да… я согласна… — услышала Летиция свой голос будто со стороны.
— Летти, ты еще ребенок, — голос матери был так же далек, как продымленная стена и летящие стрелы. — Ты. не можешь решать…
— Я не ребенок. Я все знаю. Все. — Она ставила точки, будто гвозди вбивала. Не для Сервилии — для Элия говорила.
