И тут же боль отдалась в плече и груди.
«Завтра будут синяки, — подумала она, — будто я шлюха из Субуры, а меня избил сутенер».
В дверь настойчиво постучали.
— Летти, это я, открой, — услышала она голос Сервилии.
— Иди ты к воронам! — Летти выкрикнула ругательство с восторгом.
Сервилию она ненавидела сейчас больше, чем Бенита. Мать должна была защищать ее, а вместо этого оказалась на стороне подонка.
— Летти, ты можешь сказать, что произошло? Бенит явился в триклиний весь мокрый и разъяренный.
Ага, она наконец решила поинтересоваться, что случилось.
— Он пытался меня изнасиловать, а я столкнула его в бассейн, — Летиция решила, что вполне может приписать себе действия своего спасителя.
Последовала пауза, но не слишком продолжительная.
— Он просто ухаживал за тобой. Если бы он захотел взять тебя силой, он бы это сделал. — Сервилии нельзя было отказать в логике. Она вновь налегла на дверь. — Открой! Вспомни, я спасла тебе жизнь. Хотя и очень рисковала из-за твоей глупой выдумки. — Вместо того чтобы оправдываться, Сервилия по своему обыкновению обвиняла.
Она никогда не признавала себя виноватой. Никогда. Даже когда подличала и когда врала.
— Премного благодарна. Но я буду благодарить тебя еще больше, если ты выставишь Бенита за дверь. К тому же жизнь мне спас Юний Вер. И Элий.
Имя Элия привело Сервилию в ярость. Она изо всей силы стукнула кулаком в дверь. О боги! Да она просто ревнует и завидует ей, своей дочери! Не к Элию ревнует, нет, ревнует к возможности любить и быть любимой, и выйти замуж по любви, а не продаваться, как пришлось продаться ей, Сервилии, и делить ложе с нелюбимым, и угождать ему ради его бесчисленных миллионов, ежеминутно подавляя отвращение. А потом, обретя наконец свободу, заводить молодых смазливых любовников, теша униженное тело. Теперь мать хочет и ее, Летицию, приговорить точно к такой же жизни, чтобы дочь повторила ее путь во всем — сначала краткий миг любви, а потом богатство, власть и рядом человек, которого презираешь.
Летиция вздохнула. Она думала, что ее мать куда умнее. И, главное, добрее. Но поняла, что называть Сервилию доброй неловко. Легации сделалось так горько, что на глаза навернулись слезы. Ей так хотелось, чтобы ее кто-нибудь любил.
