— Элий, сынок, неужели ты будешь зачитывать нам Декларацию? — демонстративно зевнул Руфин. — Мы ее все знаем…
— Разве?..
— Не будем относиться к этому так серьезно. — Император погладил пухлое плечико Криспины.
— На свете слишком мало вещей, к которым можно относиться серьезно, — отвечал Элий.
Он знал, что для Руфина и Скавра он — смесь комедианта и гладиатора, сыграет роль и быстренько покинет арену. Он и сам не должен воспринимать свое положение всерьез — ему постоянно давали это понять. Но он не собирался разыгрывать из себя шута. И, повысив голос, Элий Цезарь начал читать. Впрочем, ему не надо было заглядывать в свиток. Он знал Декларацию наизусть.
— «Статья первая. Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства…»[14]
Голос его звенел от обиды, и все пирующие примолкли, и даже Руфин вынужден был делать вид, что слушает.
— «…Статья четвертая. Никто не должен содержаться в рабстве или подневольном состоянии; рабство и работорговля запрещаются во всех их видах».
Теперь Скавр остервенело зевнул.
Летти обиделась за Элия и, повернувшись, толкнула префекта под руку так, чтобы тот пролил себе на тунику вино из бокала.
— Ах, я такая неловкая, — воскликнула она, но не сдержалась и прыснула от смеха.
— «Статья пятая. Никто не должен подвергаться пыткам или жестоким, бесчеловечным или унижающим его достоинство обращению и наказанию».
Скавр тоже начал смеяться, но неясно, что привело его в столь в веселое расположение духа — неудачная шутка Летиции или слова Декларации. Летти разозлилась и попыталась толкнуть Скавра под руку еще раз, но тот успел отстраниться и при этом облился вином еще больше. Тут Летти не выдержала и расхохоталась вовсю. Элий понял, что читать дальше не имеет смысла, и отложил свиток. Гости поспешно осушили бокалы в честь богини Либерты. Летти поняла, что, желая помочь, сделала только хуже, и с жаром принялась извиняться.
— Элий, милый… я не хотела. Как мне все исправить?
— Выучи Декларацию наизусть, — отвечал он вроде как в шутку, но обиды скрыть не сумел.
Но он верил в ее искренность Он всегда ей верил.
— Только поэты знают, что такое свобода, а все остальные делают вид, — вздохнул Кумий.
— Тогда Элий самый великий поэт, — выкрикнула Летти, вновь торопясь вмешаться. — Хотя он и не написал ни одной поэмы.
Она выпила бокал неразбавленного галльского вина и захмелела.
