Я помню светлое пятно его костюма на лестнице и глухое равномерное постукивание трости с набалдашником по ступенькам. Он останавливался на каждой площадке. Я иногда сталкивался с ним, поднимаясь к Дениз. Я отчетливо вижу медные перила, стены песочного цвета, двойные, темного дерева, двери квартир. Свет лампочки на этажах, его лицо и грустные, мягкие бульдожьи глаза, выплывающие из темноты… Мне кажется даже, что, проходя, он здоровался со мной.
Кафе на углу Римской улицы и бульвара Батиньоль. Летом столики стоят прямо на тротуаре, и я сажусь за один из них. Уже вечер. Я жду Дениз. Последние лучи солнца задерживаются на фасаде и стеклянной крыше гаража на той стороне Римской улицы, у самых железнодорожных путей.
Вдруг я вижу его — он пересекает бульвар.
На нем белый костюм, в правой руке — трость с набалдашником. Он слегка прихрамывает. Он идет под деревьями, в сторону площади Клиши, и я провожаю глазами его прямой белый силуэт. Он уменьшается, уменьшается и, наконец, исчезает. Я отпиваю глоток воды с мятным сиропом и думаю: зачем он туда направляется? На какое свидание?
Дениз часто опаздывала. Она работала — теперь я все вспоминаю благодаря белому силуэту, удаляющемуся от меня по бульвару, — она работала у модельера, на улице Ла Боэси: это был худой блондин, потом он стал знаменитостью, но в то время только начинал. Я помню его имя — Жак — и, если наберусь терпения, отыщу и фамилию в старых Ботгенах у Хютте. Улица Ла Боэси…
Иногда она подходила к моему столику на террасе кафе уже затемно, но я не сердился на нее, я мог бы просидеть еще долго, попивая мятную воду. Я предпочитал ждать здесь, в кафе, а не в маленькой квартирке Дениз, неподалеку отсюда. Девять часов. Он, как обычно, пересекает бульвар. Кажется, что его костюм фосфоресцирует. Как-то вечером они с Дениз обменялись несколькими словами там, под деревьями. В ослепительной белизне его костюма, в смуглом бульдожьем лице и иссиня-зеленой листве было что-то летнее и призрачное.
Мы с Дениз направлялись в обратную сторону, по бульвару Курсель. Париж, по которому мы шагали вдвоем, в то время был таким же летним и призрачным, как фосфоресцирующий костюм Скуффи. Мы плыли по этой ночи, напоенной ароматом бирючин, видневшихся за оградой парка Монсо. Машин было очень мало. Тихо зажигались никому не нужные в этот час красные и зеленые огни, и их чередующиеся сигналы были плавны и размеренны, как покачивание пальм.
Почти в самом конце авеню Гош, перед площадью Звезды, неизменно горел свет в больших окнах на втором этаже особняка, принадлежавшего когда-то сэру Базилю Захарову. Позже, а может, уже тогда я часто поднимался на второй этаж этого особняка. Множество кабинетов, и в них множество людей. Одни разговаривали, сбившись группками, другие лихорадочно крутили телефонные диски. Бесконечные хождения взад-вперед. И все эти люди даже не снимали пальто. Почему какие-то сцены из прошлого проступают внезапно с такой фотографической четкостью?
