Один из этих молодых поэтов, Эрнст Клеймор, в шестидесятые годы стал подпольным биржевым маклером, по будням крутился в Сити, а три воскресенья в месяц проводил в своей загородной резиденции – в доме из четырнадцати комнат, где, игнорируя жену, уединившись в кабинете, писал «Мысли», – и раз в месяц удалялся на воскресенье в монастырь. В те же шестидесятые Эрнст Клеймор читал в постели перед сном по книжке в неделю и время от времени посылал в редакции отзывы на книжные рецензии: «Сэр, возможно, я тупой, но я прочитал Вашу рецензию на…»; позднее он опубликовал три небольшие философские книжки, очень доходчиво написанные; а в тот вечер, летом сорок пятого, Клеймор, темноглазый молодой поэт, только что прочитал хриплым сильным голосом второе стихотворение:
В ночь голубого мятежа путь голубиный мой
Я от могил любви пробил в приют мой,
В лоно, что жаждало принять восставший мой…
[18]Он принадлежал к космической школе поэтов. По его поведению и внешности Джейн определила, что он не гомик, и никак не могла решить, завязать ли с ним знакомство на будущее или продолжать держаться Николаса. Ей удалось совместить и то и другое: Николас привел этого смуглого хриплоголосого поэта, этого будущего биржевого маклера, на состоявшуюся после чтений вечеринку, где Джейн смогла условиться с ним о встрече, прежде чем Николас отвел ее в сторону и продолжил расспросы о таинственной жизни Клуба принцессы Тэкской.
– Это просто пансион для девушек, – сказала Джейн, – и больше ничего.
Пиво подавалось в банках из-под варенья – пижонство высшей марки, поскольку банки из-под варенья были тогда гораздо большим дефицитом, чем стаканы и кружки. Вечеринка происходила в Хампстеде. Было людно и душно. Хозяева, по словам Николаса, были прокоммунистически настроенные интеллектуалы. Николас провел Джейн наверх в спальню, где они сели на край незастеленной кровати и стали смотреть – он с философской усталостью, она с восторгом новообращенной представительницы богемы – на голые доски пола. Хозяева дома, сказал Николас, явно прокоммунистически настроенные интеллектуалы, о чем можно судить по батарее пузырьков с лекарствами от диспепсии на полочке в ванной. Он пообещал показать ей эти лекарства перед тем, как они спустятся вниз к остальным гостям. Хозяева, по словам Николаса, понятия не имели о том, что у них в доме гости.
– Расскажи мне о Селине, – попросил Николас.
Темные волосы Джейн были заколоты на затылке. У нее было широкое лицо. Привлекательной в ней была только молодость и та бесконечная душевная неопытность, которой она в себе не сознавала. Сейчас она забыла, что в ее обязанности входит деморализовать Николаса как литератора, и, вопреки долгу, отнеслась к нему как к гению, которым он спустя неделю сам объявил себя в письме, подделанном ею по его просьбе от лица Чарлза Моргана
